| Форма входа
|
|
| МЕНЮ САЙТА |
| | Старые страницы
|
|
| Новые страницы
|
|
| Книги
|
|
| Фоторепортаж
|
|
| Здоровье
|
|
| Мой баннер |
|
| Статистика |
 Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0
|
|
17.06.2013 5.Приключения солдата Ивана Чонкина
|
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
1
Известие о начале войны свалилось точно снег на голову, потому что никто не думал, не предполагал. Правда, недели за полторы до этого баба Дуня широко распространила свой сон, будто ее курица Клашка родила козла с четырьмя рогами, однако знатоки толковали данное в идение как безобидное; в худшем случае, рассуждали, к дождю. Теперь все приобрело иное значение.
Чонкин о случившемся узнал не сразу, потому что сидел в уборной и никуда не спешил. Его время было не считано. Оно было отпущено ему не для чего-то высшего,а просто так. Чтобы созерцать протекавшую жизнь, не делая выводов. Чтобы есть, пить, спать и отправлять свои естественные надобности не только в моменты, определенные уставом караульной и гарнизонной службы, а по мере возникновения.
Летняя уборная стояла на огороде. Солнечные лучи протыкали насквозь это хилое сооружение. Жужжали зеленые мухи, и паук из угла спускался на паутинке, словно на парашюте.
На стене справа, наколотые на гвоздик, висели квадратные куски газет. Чонкин срывал их по очереди и прочитывал, получая при этом немало отрывочных сведений по самым разнообразным вопросам. Ознакомился с некоторыми заголовками:
АЛСЯ ЛЕЧЕБНЫЙ СЕЗОН НА ВОЛОГОДСКИХ КУРОРТАХ
ЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ В СИР
ЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ В КИТ
ОБЕЛЕН "ЛЕНИН И СТАЛИН В ОКТЯ
Заметку "ГЕРМАНСКИЙ ПРОТЕСТ США" прочел полностью:
Берлин, 18 июня (ТАСС). По сооб Германского информационного бюро вительство США в ноте от 6 июня требовало от германского поверен в делах в Вашингтоне, чтобы сотр ки германской информационной биб в Нью-Йорке, агенства Трансокеа лезнодорожного общества покинули риторию Соединенных Штатов. Треб тивировано тем, что сотрудники з мались якобы недопустимой деятел Германское правительство откло бования, как необоснованные, и за ло протест против действий США п речащих договору.
Не успел Чонкин задуматься о действиях США, как до слуха его донесся отдаленный Нюрин призыв:
-- Ва-аня!
Чонкин насторожился.
-- Ваня! И где ты?
Ему было неудобно отзываться, и он молчал.
-- Вот леший тебя побери, и куды подевался!-- шумела Нюра, приближаясь кругами.
Выхода не было, пришлось откликаться.
-- Ну, чего шумишь?-- подал он голос, невольно смущаясь.-- Издесь я.
Нюра была уже совсем рядом. Сквозь вылетевший сучок он увидел ее лицо, красное от возбуждения.
-- Выходи быстрее!-- сказала Нюра.-- Война!
-- Еще чего не хватало!-- не то чтобы удивился, но опечалился Чонкин.-- Неужто с Америкой?
-- С Германией!
Чонкин озадаченно присвистнул и стал застегивать пуговицы. Ему что-то не верилось, и, выйдя наружу, он спросил у Нюры, кто ей такую глупость сморозил.
-- По радио передавали.
-- Может, брешут?-- понадеялся он.
-- Не похоже,-- сказала Нюра.-- Все до конторы побегли на митинг. Пойдем?
Он призадумался и склонил голову набок.
-- Раз уж такое дело, мне, пожалуй что, не до митинга. Вот он, мой митинг, чтоб он сгорел,-- сказал Чонкин и злобно плюнул в сторону самолета.
-- Брось,-- возразила Нюра.-- Кому он нужон?
-- Был не нужон, теперь пригодится. Поди послухай, чего говорят, а я постою, погляжу, как бы не налетели.
Минуту спустя с винтовкой через плечо он ходил вокруг самолета и вертел головой, ожидая нападения либо Германии, либо начальства. У него уже болела шея и рябило в глазах, когда обостренным слухом уловил он нарастающий звук "зы-зы-зы".
"Летит!"- встрепенулся Чонкин и вытянул шею. Перед глазами мелькнула точка. Сейчас она увеличится, постепенно принимая растущие очертания самолета... Но точка вдруг вовсе пропала, и звук прекратился. Тут же что-то кольнуло Чонкина, он хлопнул себя по лбу и убил комара.
"Это не самолет",-- сказал он себе самому и стёр комара о штаны.
То ли от хлопка по лбу, то ли по причине не механической в мозгу Чонкина что-то сдвинулось, и от сдвига родилась тревожная мысль, что он зря здесь проводит время, что никому он не нужен и никого за ним не пришлют. Он и раньше не думал о каком-то особом своем предназначении, но все же не сомневался, что когда-то его о чем-то попросят. Пусть не о многом попросят, хотя бы об ерунде, хотя бы о том, чтобы жизнь свою отдал безвозмездно ради чего-нибудь подходящего.
По всему выходило, что и жизнь его не нужна никому. (Конечно, может быть, с точки зрения великих свершений такое скромное явление природы, как жизнь Чонкина, стоило самую малость, но у него не было ничего более ценного, чем он мог бы поделиться с родным отечеством.) В печальном сознании своей бесполезности Чонкин покинул объект охраны и двинулся к конторе, вблизи которой собрался и ждал разъяснения народ.
2
Широким полукругом люди стояли перед высоким крыльцом, обнесенным перилами. Все терпеливо смотрели на обитую драным войлоком дверь, надеясь, что выйдет начальство и добавит подробностей. Мужики хмуро дымили цигарками, бабы тихонько плакали, дети растерянно поглядывали на родителей, не понимая наступившей печали, потому что для детского воображения на свете нет ничего веселее войны.
Была середина дня, палило солнце, время стояло на месте, начальство не появлялось. От нечего делать люди, слово по слову, разговорились. Плечевой, оказавшийся, как всегда, в центре внимания, утешал сограждан, что война эта продлится не дольше, чем до ближайшего дождя, когда вся германская техника непременно потопнет на наших дорогах. Курзов с ним соглашался, но предлагал взять во внимание факт, что немец, вскормленный на концентрате, может выдюжить многое.
Между собравшимися потерянно толокся дед Шапкин, несмотря на свои девяносто лет, угасающий рассудок и полную глухоту. Шапкин пытался выяснить, ради чего такое собрание, но никто не хотел ему отвечать.
Наконец, Плечевой сжалился и, сделав вид, будто держится за ручки станкового пулемета, неслышными деду звуками изобразил длинную очередь: -- Ды-ды-ды-ды!-- А затем, словно подскакивая на лихом скакуне, стал размахивать над головой воображаемой саблей.
Дед принял это как должное, однако заметил, что в старые времена хлеб сеяли, а потом убирали, прежде чем молотить. Постепенно толпа расползлась на отдельные кучки, в каждой из которых шел свой разговор, не имевший отношения к тому, что случилось.
Степан Луков спорил со Степаном Фроловым, что если сцепить слона с паровозом, то слон перетянет. Плечевой, набравшись нахальства, утверждал, что по клеточкам может срисовать любого вождя или животное. В другое время Чонкин подивился бы незаурядному дарованию Плечевого, но теперь было не до того. Занятый своими печальными мыслями, он отошел за угол, где находился разрушенный штабель сосновых бревен. Иван выбрал себе бревно несмолистое, сел и положил на колени винтовку. Не успел достать масленку с махоркой - подоспел Гладышев.
-- Сосед, не дашь ли газетки угоститься твоей махорочкой, а то спички дома забыл.
-- На,-- сказал Чонкин не глядя. Уже и махорка кончалась.
Гладышев закурил, затянулся, сплюнул крошку, попавшую на язык, и шумно вздохнул:
-- Эхе-хе!
Чонкин молчал, глядя прямо перед собой.
-- Эхе-хе!-- еще шумнее вздохнул Гладышев, пытаясь обратить на себя внимание Чонкина.
Чонкин молчал.
-- Не могу!-- всплеснул руками Гладышев.-- Разум отказывается воспринимать. Это ж надо совесть какую иметь - кушали наше сало и масло, а теперь подносят свинью в виде вероломного нападения.
Чонкин и на это ничего не ответил.
-- Нет, ты подумай только,-- горячился Гладышев.-- Ведь просто, Ваня, обидно до слез. Люди, Ваня, должны не воевать, а трудиться на благо будущих поколений, потому что именно труд превратил обезьяну в современного человека.
Гладышев посмотрел на собеседника и вдруг сообразил:
-- А ведь ты, Ваня, небось и не знаешь, что человек произошел от обезьяны.
-- По мне хоть от коровы,-- сказал Чонкин.
-- От коровы человек произойти не мог,-- убежденно возразил Гладышев.-- Ты спросишь: почему?
-- Не спрошу,-- сказал Чонкин.
-- Ну, можешь спросить.-- Гладышев пытался втянуть его в спор, чтобы доказать свою образованность.-- А я тебе скажу: корова не работает, а обезьяна работала.
-- Где?-- неожиданно спросил Чонкин и в упор посмотрел на Гладышева.
-- Что где?-- опешил Гладышев.
-- Я тебя пытаю: где твоя обезьяна работала?-- сказал Чонкин, раздражаясь все больше.-- На заводе, в колхозе, на фабрике -- где?
-- Вот дурила!-- заволновался Гладышев.-- Да какие ж заводы, колхозы и прочее, когда всюду была непрерывная дикость. Ты что, паря, не при своих? Это ж надо такое ляпнуть! В джунглях она работала, вот где! Сперва на деревья лазила за бананами, потом палкой их стала сшибать, а уж опосля и камень в руки взяла...
Не давая Чонкину опомниться, Гладышев начал бегло излагать теорию эволюции, объяснил исчезновение хвоста и шерсти, но довести свою лекцию до конца не успел: возле конторы наметилось шевеление, народ зашумел, сгрудился перед крыльцом. На крыльце стоял парторг Килин.
3
-- По какому случаю собрались?
Свободно облокотясь на перила, Килин переводил взгляд своих маленьких рыжих глаз с одного лица на другое, ожидая, пока все угомонятся и стихнут. Люди переглянулись, не зная, как объяснить очевидное.
-- Ну?-- Килин остановил взгляд на бригадире полеводов.-- Ты что скажешь, Шикалов?
Шикалов смутился, попятился, наступил на ногу Плечевому, получил подзатыльник и остановился с открытым ртом.
-- Я жду, Шикалов,-- напомнил Килин.
-- Да ведь я... Да ведь мы... Так сообщение ж было,-- обрел наконец голос Шикалов.
-- Какое сообщение?
-- Вот тебе раз!-- удивился Шикалов, озираясь как бы в поисках
свидетелей.-- Чего дурочку валяешь? Не слыхал, что ли? Было сообщение.
-- Что ты говоришь!-- Килин всплеснул руками.-- Неужто было сообщение? И что ж в этом сообщении говорилось: что больше никому работать не надо, а надо собираться в кучу и создавать толпу?
Шикалов молча поник головой.
-- И что за люди!-- с высоты своего положения сетовал Килин.-- Никакой тебе сознательности. Вам, я вижу, хотя б и война, только бы не работать. Всем разойтись, и чтоб через пять минут я здесь не видел ни одного человека. Ясно? Ответственность возлагаю на бригадиров Шикалова и Талдыкина.
-- Так бы сразу и сказал!-- обрадовался Шикалов привычному делу и повернулся лицом к толпе:- А ну разойдись! Эй, мужики, бабы, поглохли, что ль? Кому говорят! Ты что стоишь, хлебальник раззявила!-- Шикалов, выставив вперед волосатые руки, пихнул бабу с ребенком. Баба заорала. Закричал и ребенок.
-- Ты чего толкаиси?-- попытался вступиться за бабу Курзов.-- Она же с дитём.
-- Иди, иди!-- двинул его плечом Шикалов.-- С дитём, не с дитём, каждый будет тут еще рассуждать.
Подлетел и маленький Талдыкин, набросился на Курзова, уперся ему в живот маленькими ручонками.
-- Ладно, ладно, милый,-- затараторил он скороговоркой.-- Нечего зря шуметь, нервы тратить, пойди домой, отдохни, попей винца...
-- А ты не толкайся!-- все еще противился Курзов.-- Нет такого закона, чтобы толкаться.
-- А никто и не толкается,-- ворковал Талдыкин.-- Я только так шчекочуся.
-- И шчекотаться закону нету,-- упорствовал Курзов.
-- Вот тебе закон!-- заключил Шикалов, поднеся к носу Николая огромный свой кулачище.
А Талдыкин мелкой шавкой носился уже среди прочего населения, то выныривая, то пропадая.
-- Расходись, народ, расходись!-- повизгивал он тонким своим, ласковым своим голоском.-- Чего вытаращился? Здеся вам не зверинец. В город ехайте, там зверинец. А ты, дедушка,-- схватил он Шапкина за рукав,-- заснул, что ли? Топай отседова, ничего тут для тебя, ничего интересного нет. Твой интерес на погосте, понял? На погосте, говорю!-- кричал Талдыкин в заросшие седым пухом дедовы уши.-- Три дня, говорю, лишнего уже живешь! Топай, дедушка, переставляй свои ножки. Вот так! Вот так!
Постепенно Шикалов и Талдыкин одержали полную победу над своими односельчанами. Площадь перед конторой временно опустела.
4
Указание парторга некоторых удивило. Оно удивило бы и его самого, если бы не... Впрочем, все по порядку. Около трех часов до того Килин и Голубев "сидели на телефоне", по очереди крутили ручку полевого аппарата. Председатель сменял парторга, парторг председателя, и все без толку. В железной трубке что-то шуршало, трешало, щелкало, играла музыка, голос диктора повторял сообщение о начале войны, и какая-то женщина проклинала какого-то Митю, пропившего самовар и ватное одеяло. Однажды ворвался сердитый мужской голос и потребовал Соколова.
-- Какого Соколова?-- спросил Голубев.
-- Сам знаешь,-- ответил голос.-- Передай ему, что, если не явится завтра к восьми ноль-ноль, будет отвечать по законам военного времени.
Председатель только хотел объяснить, что никакого Соколова здесь нет, но сердитый голос пропал, и неведомый Соколов, может быть, сам того не подозревая, уже готовил себя к трибуналу. Уступив место парторгу, Голубев отошел в угол, открыл металлический сейф для секретных документов, сунул в него голову и стал похож на фотографа, который сейчас скажет "Спокойно, снимаю".
Однако ничего подобного он не сказал. В сейфе послышалось негромкое бульканье, после чего Иван Тимофеевич вынул голову и обтер рукавом губы. Встретив осуждающий взгляд парторга, он достал из сейфа амбарную книгу с какими-то записями, полистал без интереса и положил на место. Плевать, подумал он равнодушно, теперь все равно. Война все спишет. Только бы скорее на фронт, а там - грудь в крестах, голова в кустах - всё по-честному Правда, по причине плоскостопия Иван Тимофеевич к военной службе был не пригоден, но недостаток этот он надеялся скрыть от комиссии.
Пока Голубев строил планы на будущее, Килин продолжал упорно крутить ручку телефонного аппарата. В трубке было слышно все, что угодно, кроме того, что было нужно.
-- Алло, алло!-- кричал он время от времени.
Кто-то сказал ему: "Съешь дерьма кило",-- но он не обиделся.
-- Брось,-- посоветовал Иван Тимофеевич.-- Митинг проведем, протокол составим, и ладно.
Килин посмотрел на него долгим взглядом и с еще большим остервенением набросился на аппарат. И вдруг в трубке самым волшебным образом возник бархатный голос телефонистки:
-- Станция!
Килин от неожиданности так растерялся, что слова не мог вымолвить, только сопел в мокрую от потных рук трубку.
-- Станция!-- повторила телефонистка таким тоном, словно на своем коммутаторе только и дожидалась, чтобы ей позвонили из Красного.
-- Девушка!-- очнулся и закричал Килин, боясь, как бы она не исчезла.--
Миленькая, будь добра... Со вчерашнего дня звоню... Борисова... срочно нужен...
-- Соединяю,-- просто сказала девушка, и в трубке так же волшебно возник мужской голос:
-- Борисов слушает.
-- Сергей Никанорыч,-- заторопился парторг.-- Килин беспокоит, из Красного. Мы тебе с Голубевым звоним, связи нет, народ ждет, работа стоит, время горячее, не знаем, что делать.
-- Недопонял,-- удивился Борисов.-- Недопонял, чего не знаете. Митинг провели?
-- Да нет же.
-- Почему?
-- Почему?-- переспросилл Килин.-- Не знали, как быть. Дело, сам понимаешь, ответственное, а указания нет...
-- Теперь допонял.-- Голос Борисова иронически завибрировал.-- А ты, если по малой нужде идешь, ширинку сам расстегиваешь или указания дожидаешь?
Боисов обрушил на плешивую голову Килина весь запас своего сарказма, как будто сам минуту назад не звонил по всем телефонам в надежде на то же спасительное указание.
-- Ну, ладно,-- сменил он, наконец, гнев на милость.-- Надо провести стихийный митинг в свете выступления товарища Молотова, и как можно быстрее. Собери народ...
-- Народ давно собрался,-- радостно доложил Килин и подмигнул председателю.
-- Ну, вот и хорошо,-- замурлыкал Борисов.-- Хорошо...,-- повторил он уже не столь уверенно. И спохватился:- Недопонял!
-- Чего недопонял?-- удивился Килин.
-- Недопонял, как собрался народ, какой народ, кто собирал.
-- Никто не собирал,-- сообщил Килин.-- Сами собрались. Поверишь? Как услышали радио, так тут же сбежались: мужики, старики, бабы с ребятишками...
Говоря это, Килин почувствовал, что Борисову чем-то не нравится его сообщение (оно и самому Килину уже чем-то не нравилось), и, не закончив своей торжественной фразы, он вдруг умолк.
-- Так,-- произнес Борисов раздумчиво.-- Так-так. Сами, значит, услышали, сами сбежались... Вот что, милый, ты подожди меня и трубочку пока не бросай...
Опять в трубке слышались шорохи, треск, музыка и прочие ясные и неясные звуки.
-- Ну что?-- шепотом спросил председатель.
-- Пошел к Ревкину согласовывать,-- прикрыв трубку ладонью, высказал догадку парторг.
Он несколько раз менялся в лице, краснел, бледнел и грязным платком промокал угловатую плешь. Два раза врывалась телефонистка:
-- Говорите?
-- Говорим, говорим,-- поспешно отвечал Килин.
Наконец в трубке что-то отдаленно грюкнуло, пошлепало и снова влез вкрадчивый голос Борисова:
-- Послушай, друг ситцевый, у тебя партбилет с собой?
-- А как же, Сергей Никанорыч,-- заверил Килин.-- Завсегда, как положено, в левом кармане.
-- Вот и ладно,-- одобрил Борисов.-- Садись на лошадку и дуй торопливо в райком. И билет захвати.
-- Зачем?-- не понял Килин.
-- На стол положишь.
Такого оборота Килин все-таки не ожидал. Он посмотрел на председателя, который как раз в этот момент, пользуясь важностью разговора, двинулся к сейфу, но остановился на полдороге и фальшиво ответил взглядом на взгляд, как бы проявляя должную заинтересованность.
-- За что же, Сергей Никанорыч?-- спросил Килин упавшим голосом.-- Да чего ж я такого наделал?
-- Анархию развел, вот чего ты наделал!-- Борисов ронял слова, как свинцовые капли.-- Да где ж это видано, чтобы народ сам по себе собирался, без всякого контроля со стороны руководства?
У Килина внутри все остыло.
-- Так ведь, Сергей Никанорыч, ты ж сам... вы ж сами говорили: стихийный митинг...
-- Стихией, товарищ Килин, нужно управлять!-- отчеканил Борисов.
В трубке что-то щелкнуло. Опять заиграла музыка, и неизвестная женщина сказала неизвестному Мите, что одеяло она ему прощает, а самовар пусть достает, где хочет.
-- Алло, алло!-- закричал Килин, думая, что прервали. Но телефонистка вежливо объяснила, что товарищ Борисов свой разговор закончил. Килин медленно положил на рычаг скользкую трубку и перевел дыхание. "Это ж надо,-- думал он сокрушенно,-- вроде все делал, как надо, а чуть не вляпался в политическую ошибку. А ведь все так просто и понятно. Мог и сам своим умом догадаться: стихией нужно управлять. Если даже она сама движется в желательном направлении, её надо возглавить, иначе она может решить, что она вообще может двигаться сама по себе. Вот он в чем корень! Это еще хорошо, что Борисов сказал "товарищ". А мог бы сказать "гражданин". Политическую ошибку допустить легко. Исправить трудно. Как говорится, для исправления таких ошибок у нас есть "исправительные лагеря".
-- Ну что он сказал?-- дошел до Килина вопрос председателя
-- Кто?-- спросил Килин.
-- Борисов, кто ж еще. Указание дал?
-- Указание?-- переспросил иронически Килин.-- А ты, когда по малой нужде идешь, тоже указания спрашиваешь? Действовать надо, вот и все указание.
С этими словами Килин и вышел тогда на крыльцо. А председатель, пользуясь случаем и не дожидаясь никаких указаний, снова нырнул головой в сейф и долго из него не выныривал.
5
Управлять стихией - дело, конечно, трудное, но для многих привычное. После того, как толпа, хотя и с видимой неохотой, но все-таки рассосалась, бригадиры Шикалов и Талдыкин вернулись к конторе и сидели на завалинке, ожидая дальнейших распоряжений начальства.
-- И что это за народ такой!-- еще не остыв от недавних усилий, удивился Талдыкин.-- Ты его гонишь, а он не идет! Каждый упирается, как баран, и ни с места! Ведь, я так понимаю, если начальство говорит "разойдись" - разойдись.
Начальство лучше знает, что делать, с нашими головами туды не посодют. Так нет ведь, каждый еще норовит свой гонор показать и каждый из себя прынца строит.
-- Что да, то да,-- рассудительно согласился Шикалов.-- Вот раньше, когда я еще молодой был, мы таких-то гоняли винтовками.-- Он задумался и усмехнулся, вспомнив отдаленный момент своей биографии.-- Помню, еще в шашнадцатом годе служил я в Петербурде хельдхебелем. А народ там проживал такой, что работать не хочут, а с утра пораньше берут тряпочки разные, на их фулюганские слова пишут, потом на палки нацепют и идут на улицу-грамотность свою показать. И вот, бывало, отберешь у него эту трянку да еще скажешь в сердцах: "Ах ты, фулюган эдакий, да и что ж ты такое делаешь?" А ен говорит: "Это не я, говорит, фулюган, а ты, говорит, фулюган, это не я, говорит, у тебя тряпку цапаю, а ты у мине цапаешь". А я говорю: "Это не я, говорю, фулюган, потому что я, говорю, с ружжом, а ты - без".
-- И какие ж они слова на тех тряпках писали?-- заинтересовался Талдыкин, надеясь, что матерные.
-- Слова-то?-- переспросил Шикалов.-- Я ж тебе говорю: фулюганские. Ну там "Долой Ленина", "Долой Сталина" и протчие. Тут Талдыкин засомневался. -- Погодь,-- остановил он Шикалова.-- Что-то ты не то говоришь. В шашнадцатом годе Ленина и Сталина еще и не было вовсе. То есть они-то, конечно, были, но государством рабочих и крестьян покуда не управляли.
-- Да?-- спросил Шикалов.
-- Да,-- ответил Талдыкин.
-- Выходит дело, Ленина не было, Сталина не было. А кто ж тогда был?
-- Известно кто,-- сказал Талдыкин уверенно.-- В шашнадцатом годе был царь Николай Александрович, император и самодержец.
-- Глупой ты, Талдыка,-- посочувствовал Шикалов.-- Не зря у тебя фамилия такая. Бригадир, а калганом своим сообразить не можешь, что Николай, он был опосля. А до его еще был Керенский.
-- Даже противно слушать,-- выходил из себя Талдыкин.-- Керенский разве ж царь был?
-- А кто же?
-- Пример-министр.
-- Путаешь,-- вздохнул Шикалов.-- Все на свете перепутал. Как Керенского звали?
-- Александр Федорович.
-- Во. А царь был Николай Александрович. Стало быть евонный сын.
У Талдыкина голова пошла кругом. Хотел возразить, да не знал что.
-- Ну, хорошо,-- сказал он.-- А когда ж, по-твоему, была революция?
-- Кака революция?
-- Октябрьская.-- Талдыкин напирал на то, что было ему известно доподлинно.-- Она и была в семнадцатом годе.
-- Это я не знаю,-- решительно мотнул головой Шикалов.-- Я в семнадцатом тож в Петербурде служил.
-- Так она ж в Петербурде и была,-- обрадовался Талдыкин.
-- Нет,-- убежденно сказал Шикалов.-- Может, где в другом месте и была, а в Петербурде не было.
Последнее сообщение окончательно сбило с толку Талдыку. До сих пор он считал себя знакомым с историей вопроса, знал, что, где и в какой последовательности происходило, но Шикалов осветил все настолько по-новому, что Талдыкин подумал, подумал и, сводя все на нет, сказал неуверенно:
-- А сейчас, я слыхал, эти самые демонстрации вовсе и не разгоняют. Племяш мой прошлый год в Москву попал на Первое Мая, и вот, говорит, идет через площадь народу целая масса, кричат "ура", а Сталин стоит на Мавзолее и ручкой помахивает.
Из окна высунулся Килин и велел Шикалову подняться в контору. Шикалов поднялся. В председательском кабинете кипела работа. От табачного дыма было темно, как в бане. Примостившись на краешке письменного стола, парторг карандашем писал кому за кем выступать, сразу определяя, какие (бурные, продолжительные или простые) должны быть аплодисменты. Написанное подвигал председателю, а тот хотя и одним пальцем, но довольно бойко перестукивал все на машинке.
-- Ну, что скажешь, Шикалов?-- спросил Килин, не отрываясь от своего сочинения.
-- Да вот.-- Шикалов подошел к столу.-- Все, стало быть, сделано, как велели.
-- Значит, всех разогнали?
-- Всех,-- подтвердил бригадир.
-- Всех до одного?
-- До одного. Талдыка один остался. Прогнать?
-- Пока не надо. Возьми его в помощь, и чтоб через полчаса все, как один человек, снова были перед конторой. Кто не придет - перепишешь.-- Парторг, подняв голову, посмотрел в глаза бригадира.-- А кто откажется, будет сваливать на хворость или еще чего - двадцать пять трудодней штрафу и ни грамма меньше. Ты меня понял, Шикалов?
-- Угу,-- мрачно кивнул Шикалов.-- Можно сполнять?
-- Валяй,-- разрешил парторг, снова утыкаясь в письмо. Шикалов вышел.
Талдыкин сидел на крылечке, курил.
-- Пошли,-- на ходу коротко бросил Шикалов.
Талдыкин встал и пошел рядом. Пройдя шагов пятьдесят, догадался спросить:
-- Куды идем?
-- Народ обратно сгонять.
Нельзя сказать, чтобы Талдыкин прямо рот раскрыл от удивления или еще чего-нибудь, но все же полюбопытствовал:
-- А почто ж разгоняли?
Тут Шикалов остановился и посмотрел на Талдыкина. Там, в конторе, он нисколько не удивился, ибо вообще не умел удивляться. Сказано - разгонять, разогнал. Приказано согнать обратно, пожалуйста. Вопрос товарища заставил его задуматься, может быть, первый раз в жизни. Действительно, а зачем же тогда разгоняли? Почесал Шикалов в затылке, подумал и догадался:
-- А я понял почто. Чтоб место освободить.
-- Для кого?
-- Как для кого? Для народа. Чтоб было куда сгонять.
Тут уж Талдыкин не выдержал и возмутился.
-- Во!-- покрутил он у виска пальцем.-- Я, может, и глупой, но у тебя-то калган и вовсе не варит.
-- А у тебе варит?
-- А у мене варит.
-- Ладно, пущай,-- согласился Шикалов.-- Пущай у тебе варит. Тогда ты мне разобъясни, для чего народ разгоняли?
-- Для удовольствия,-- сказал Талдыкин уверенно.
-- Ну и ляпнул!-- покрутил головой Шикалов.-- Для кого же здесь удовольствие?
-- Для начальства,-- сказал Талдыкин.-- Для него народ вроде бабы. Ежели ты её попросил, а она тут же тебе согласилась, то интересу никакого в ней нет. А вот ежели она сперва попротивилась, побрыкалась, а уж после ты её взял, то в этом и есть самое удовольствие.
-- Это ты правильно говоришь,-- оживился Шикалов.-- Помню, в Петербурде у меня была одна дамочка...
Что за дамочка была у Шикалова и какая между ними приключилась история, автор, за давностью лет, не помнит, но что известно доподлинно, кворум возле крыльца конторы через некоторое время был восстановлен. И действительно (Талдыкин был прав) народ в этот раз понемногу сопротивлялся и приходилось на каждого воздействовать по отдельности (кому в шею, кому под зад). Но ведь так и должно быть ( и в этом прав был Талдыкин ): без сопротивления у победителя нет удовольствия от победы.
6
Митинг - это такое мероприятие, когда собирается много народу и одни говорят то, что не думают, другие думают то, что не говорят. Вышли на крыльцо председатель с парторгом, и началась обычная процедура. Парторг объявил митинг открытым и предоставил слово председателю. Председатель предложил выбрать почетный президиум и предоставил слово парторгу. Так они несколько раз поменялись местами, и, когда один говорил, другой хлопал в ладоши, призывая к тому же и остальных. Остальные хлопали вежливо, но торопливо, надеясь, что дальше им скажут что-нибудь по существу.
-- Товарищи!-- начал парторг свою речь и услышал рыдания. Он недовольно глянул вниз, кто, мол, там нарушает, и увидел лица людей.
-- Товарищи!-- повторил он и почувствовал, что не может сказать дальше
ни слова.
Только сейчас до него дошло со всей очевидностью, что именно произошло,
какое горе свалилось на всех и на него в
том числе. И на фоне этого горя все его недавние страхи и
хитрости показались ему ничтожными. И ничтожным, пустым и
глупым казался ему сейчас текст, написанный у него на
бумажке. Что он может сказать этим людям, которые от него
ждут сейчас таких слов, которых он даже не знает? Еще
минуту назад он сам себе казался не таким, как другие,
представителем некоей высшей силы, которая знает и
понимает, куда, что и как должно двигаться. Сейчас он не
знал ничего.
-- Товарищи!-- начал он еще раз и беспомощно посмотрел на председателя.
Председатель кинулся в контору за водой. Графина в конторе не было, но
был бачок с краном и кружкой на цепочке. Председатель наступил на цепочку
ногой и оторвал кружку с половиной цепочки. Когда кружка оказалась перед
Килиным, он ухватился за нее двумя руками и, пытаясь прийти в себя, долго
пил маленькими глотками.
-- Товарищи!-- начал он в четвертый раз.-- Вероломное нападение
фашистской Германии...
Произнеся первую фразу, он почувствовал облегчение. Постепенно он
овладевал текстом, и текст овладевал им. Привычные словосочетания притупляли
ощущение горя, уводили сознание в сторону, и вскоре язык Килина болтал уже
что-то сам по себе, как отдельный и независимый член организма. Отстоим,
ответим ударом на удар, встретим героическим трудом...
Плач в толпе прекратился. Произносимые Килиным слова колебали
барабанные перепонки, но в души не проникали. Мысли людей возвращались к
обычным заботам. Из толпы выделялся только один Гладышев, который стоял у
самого крыльца и, широко разведя руки для предстоящих аплодисментов,
внимательно следил за развитием мысли оратора.
-- Правильно!-- убежденно восклицал он в нужных местах и кивал головой
в широкополой соломенной шляпе.
Чонкин стоял позади всех и, положив подбородок на ствол винтовки,
пытался вникнуть в суть речи Килина, который, пересказав выступление
Молотова, перешел от общего к частному -- к конкретным делам родного
колхоза. За последнее время колхоз достиг новых небывалых успехов. В сжатые
сроки с применением передовых методов агротехники был произведен сев
зерновых и бобовых культур. Парторг сообщил, сколько чего посеяно и на какой
площади, сколько посажено картофеля и других овощей, сколько вывезено на
поля навоза и химических удобрений. Заглядывая в свою бумажку, он сыпал
цифрами, как арифмометр.
Чонкин ел парторга глазами, но какая-то неясная мысль мешала ему
сосредоточиться и сопоставить все эти цифры.
Он беспомощно поднял голову, оглянулся и вдруг увидел: вдалеке, по
нижней дороге вдоль речки, гнедая лошадь устало тащила телегу, в которой
поверх товара сидела Раиса, продавщица из магазина сельпо. И, увидев эту
отдаленную картину, Иван вдруг понял, что то, чего он никак не мог
вспомнить, каким-то образом связано не то с Раисой, не то с телегой, не то с
лошадью. Осененный пробуждающимся воспоминанием, стал он сквозь толпу
продираться к своему соседу и другу, который с широко разведенными для
аплодисметов руками стоял впереди всех, на самом виду.
-- Слышь, что ли, сосед,-- добравшись до Гладышева, Чонкин толкнул его
под локоть,-- я вот тебя спытать хочу, а как же лошадь?
-- Какая лошадь?-- недоуменно повернулся Гладышев.
-- Ну, лошадь, лошадь, -- сердился Чонкин на непонятливость
Гладышева.-- Скотина на четырех ногах. Она ж работает
А почему ж в человека не превращается?
-- Тьфу ты, мать твою за ногу!-- Гладышев даже плюнул в досаде и как
раз не вовремя, потому что раздались общие
аплодисменты. Спохватившись, селекционер быстро заплескал
ладонями, преданно глядя на оратора, чтобы плевок его не
отнесли к тому, что говорилось с трибуны.
Тем временем оратор закончил положительную часть своего выступления и
перешел к критической части.
-- Но, товарищи,-- сказал он,-- наряду с большими успехами в деле
повышения урожайности есть у нас и отдельные недостатки, которые, если их
собрать вместе, выглядят
довольно, я бы сказал, зловеще. Например, Горшкова Евдокия
постоянно задерживает уплату подоходного налога и налога
по самообложению. Решетов Федор допустил потраву личной
скотиной колхозных угодий, за что был оштрафован правлением на сорок
трудодней. Стыдно, товарищи, стыдно.
Уж куда далеко ходить, когда даже наш бригадир товарищ Талдыкин проявил
нетоварищеское отношение к женщине, а именно на Иванов день, находясь в
нетрезвом состоянии, ударил жену оглоблей. Талдыкин, было такое дело или не
было? Молчишь? Стыдно. И нам всем за тебя стыдно. Ну, провинилась перед
тобой жена, пошлепай ее по заднице (оживление, смех), ну ремешок употреби,
никто ничего не
скажет. А оглобля -- вещь довольно тяжелая.
Теперь, товарищи, перехожу к следующему вопросу. Этот вопрос для нас
больной, очень больной. Я имею ввиду невыработку минимума трудодней. По
этому вопросу у нас сложилась такая картина, что хоть хватайся за голову и
кричи не своим голосом. У нас, к сожалению, есть еще отдельные люди, которые
разделяют: это мое, а это колхозное, и не хотят работать, выставляя на показ
свои старости и болезни. И тут первое место сзаду занимает
Жикин Илья. Он установил по этому делу, можно сказать,
своеобразный рекорд, выработав с начала года и до сего дня
ноль целых и семьдесят пять сотых одного трудодня.
(Оживление. Смех. Возглас Гладышева: "Позор!"). Я ,
конечно, понимаю, что Жикин является инвалидом гражданской
войны, не имея двух ног. Но теперь он этими ногами
спекулирует. Руководство колхоза и партийная организация
состоят не из зверей, и мы можем войти в положение. Никто,
товарищи, Жикина не заставляет работать кульером либо на
сенокосе. Но на прополке вполне можно работать. Сел себе в
борозду и потихоньку ползай от кусточка к кусточку, выдирая травку и
выполняя минимум трудодней. И нечего совать нам в лицо свои ноги, которых
нет. (Возглас Гладышева : "Правильно!")
Оратор помолчал, оценивая впечатление, произведенное на участников
митинга, и не спеша продолжал:
-- Вот , товарищи, прочитал я недавно книгу Николая Островского "Как
закалялась сталь". Это очень хорошая книга, и я советую каждому ее
прочитать, кто грамотный.
Там рассказывается о человеке, который, пройдя сквозь огни и воды
революции и гражданской войны, остался не то что без ног и без рук, но еще
ослеп на оба глаза и, прикованный к постели болезненными цепями, нашел в
себе силу и мужество служить своему народу и написал книгу. От вас никто
этого не требует. Вы книгу не напишете. Но почитать советую. И в частности
вам, товарищ Жикин, лично. Здесь он или нет? (Голос Шикалова. "Нет") Вот
видите, не уважил, не пришел даже по такому случаю. Вы скажете, что он без
ног. Я и сам это знаю. Но когда ему нужно, он ездиет на своих колесиках не
хуже, чем другие на велосипеде. Вот Иван Тимофеевич не даст соврать, мы
однажды за Жикиным бежмя бежали, а догнать не сумели. Так можно было сюда
приехать на колесиках? Можно. Человек он, конечно, заслуженный, и никто этих
заслуг у него не отнимает. Но прошлые заслуги никому не дают права потчевать
на лаврах, хотя и без ног. (Возглас Гладышева: "Правильно!").
Закончив критику недостатков, парторг снова уткнулся в бумагу, потому
что дальше следовала торжественная заключительная часть, в которой не стоило
делать ошибок.
Чем дольше парторг говорил, тем большее беспокойство отражалось на лице
председателя. Толпа, стоявшая перед ним, заметно редела. Сперва скрылась за
углом конторы баба Дуня. За ней через некоторое время ушла и пропала Нинка
Курзова. Это не укрылось от глаз Тайки Горшковой, которая, толкнув локтем
своеготмужа Мишку, показала ему глазами на Нинку. Аплодируя очередной фразе
оратора, Тайка с Мишкой стали передвигаться к углу конторы. Когда в том же
направлении двинулся Степан Луков, председатель молча показал ему кулак.
Луков остановился. Но стоило Ивану Тимофеевичу на миг отвернуться, как среди
участников митинга не осталось ни Лукова, ни Фролова, и его, Голубева, жена
тоже как испарилась. Председатель поманил пальцем беспокойно озиравшегося
Шикалова, тот на цыпочках поднялся на крыльцо, выслушал отданное шепотом
приказание, покивал головой, исчез и больше не появлялся.
Всего этого не замечал парторг Килин, читая заключительную часть своей
речи. Но когда, дойдя до конца, он поднял голову навстречу ожидаемым
аплодисментам, то увидел только спины своих слушателей, дружно удалявшихся в
неизвестном направлении. На пыльной площади перед конторой стоял только
Чонкин. Опершись подбородком на ствол винтовтовки, он предавался печальным
мыслям о происхождении человека.
7
Продавщица Раиса сидела у себя в магазине, размышляя над непонятным.
Вчера она получила в райпотребсоюзе партию товара и, решив использовать
лошадь, поехала сразу не домой, а совсем в другую сторону, к золовке, жившей
за
двенадцать километров от Долгова. У золовки она выпила
красного вина, послушала патефон, сама попела, легла
поздно и поздно встала. Потом, пока завтракала (опять с
красным вином), пока запрягла, часу в двенадцатом только
выехала. В пути пробыла долго, никого не встретив. И,
наконец, прибыла в деревню, ничего не ведая относительно
происходящих в мире событий. Правда, при въезде в деревню
она видела большую толпу возле конторы, но не придала
увиденному значения, подумав: "Может, просто так".
Подъехав к магазину, Раиса разгрузила товар и стала раскладывать его по
полкам. Вот тут-то и появилась перед ней баба Дуня. И попросила продать ей
пятьдесят кусков мыла.
-- Сколько?-- оторопела Раиса.
-- Пятьдесят.
-- Да куды ж тебе столько?-- недоумевала Раиса.
-- Да ведь, Раюшка, когда такие дела творятся ,-- заискивающе сказала
бабка,--надо же и запастись.
-- Да какие ж такие дела?
-- Да ведь...-- Баба Дуня хотела сослаться на вероломное нападение, но
вовремя сообразив, что Раиса не имеет об этом понятия, стала бормотать
что-то насчет прибывающих к ней гостей. Раисе такое объяснение не показалось
удовлетворительным.
-- На что ж гостям столько мыла?-- не могла она дойти своим умом до
сути.-- Ну два куска, ну три, ну десять. Но полсотни на что ж?
-- Мало ли,-- уклончиво покачала головой баба Дуня, но отступать вовсе
не собиралась.
-- Коли уж тебе так надо, бери,-- сдалась Раиса. Она вытащила из угла
распечатанный ящик с мылом, в нем оказалось всего тридцать восемь кусков, из
них два Раиса взяла себе.
-- А мешочка не дашь?-- спросила баба Дуня, провожая отложенные два
куска сожалеющим взглядом.
-- А возвернешь?-- спросила Раиса.
-- Как же не возвернуть!-- Баба Дуня даже обиделась.-- Мне Раюшка,
чужого не надо, чай не воровка.
Раиса помогла уложить купленное в грязный мешок и выбросила на
прилавок.
-- Еще чего?
-- Сольцы бы,-- помявшись, вздохнула бабка.
-- Сколько?
-- Да пудика полтора.
-- Ты что, бабка, одурела ,что ль? Что ты с ей будешь делать-то, с
солью?
-- Капустки засолить надо, огурцов, помидоров.
-- Какие ж сейчас огурцы да помидоры? Может, ботву засолишь?
-- Можно и ботву,-- согласилась баба Дуня.-- А потом оно ж, знаешь, как
бывает. Нынче соль есть, а завтра нету, либо соль есть -- денег нет. Так что
ты уж не серчай, а отпусти мне сольцы-то.
-- Ну ладно,-- сдалась Раиса.-- Пуд дам, больше и не проси.
-- Ну давай хоть пуд,-- уступила и старуха, предвидя, что время ее на
исходе.
Сыпать соль было некуда. Пришлось выложить мыло, насыпать соли, потом
переложить газетами и сверху набросать мыло.
-- Все, что ли?-- с надеждой спросила Раиса.
Старуха помялась и нерешительно спросила:
-- Спичек бы мне еще.
-- Сколько?-- тоскливо спросила Раиса.-- Тыщу коробков?
-- Да ты что, тыщу,-- благородно вознегодовала старуха.-- Коробков сто,
боле не надо.
-- Десять дам,-- сказала Раиса.
Сошлись на двадцати. Бабка спорить не стала, покидала спички в мешок.
Раиса, прикинув на счетах, назвала сумму.
Баба Дуня запустила руку под трикотажные рейтузы, долго шарила, затем
вытащила узелок из грязной цветастой тряпицы, набитой сложенными один к
одному рублями. Старуха была не шибко грамотна, но деньги считать умела.
Несмотря на это, она выкладывала свои рубли по одному, каждый раз
останавливаясь и глядя на Раису в мистической надежде, что та скажет
"хватит". Раиса была терпелива и дождалась, покуда бабка выложит все, что
нужно. На оставшиеся деньги старуха купила два килограмма сухих дрожжей,
шесть пачек
грузинского чая, две пачки зубного порошка "Утро" и для племянницы
маленькую куклу в картонной коробке, на которой
было написано: "Кукла Таня N 5 в шляпе".
После этого старуха не стала терять время даром и взвалила мешок на
плечо.
-- Гляди, бабка, как бы пупок не развязался!-- крикнула ей вдогонку
Раиса.
-- Не боись,-- ответила бабка и скрылась за дверью.
Не успела Раиса обдумать странное поведение бабы Дуни, как дверь
распахнулась и в магазин вбежала Нинка Курзова. Косынка сбилась набок,
волосы распатланы, лицо красное. Не поздоровавшись, стала шарить
воспаленными глазами по полкам.
-- Тебе чего, Нинок?-- доброжелательно спросила Раиса.
-- Чего?-- Нинка стала лихорадочно соображать, что именно ей нужно, но
то, что помнилось по дороге, теперь вдруг вылетело из головы.
-- Ну, а все ж таки?
-- Мыло есть?-- вспомнила Нинка, чего хотела.
-- А много тебе?-- осторожно спросила Раиса, покосившись на те два
куска, которые оставила для себя.
-- Сто кусков,-- ляпнула Нинка.
-- Да вы посбесились, что ли?-- не выдержала Раиса.
-- Ну, девяносто,-- сбавила Нинка.
-- А сто девяносто не хошь?
-- Давай сколько есть, только побыстрее,-- согласилась Нинка.
-- Да где ж я тебе возьму, когда баба Дуня только что все забрала.
-- А, баба Дуня!
Нинка кинулась к дверям, но Раиса поспела раньше и загородила собой
выход.
-- Пусти!-- ткнулась в нее Нинка.
-- Погоди, Нинок, скажи мне, что это вы все за мылом бегаете? Чего
случилось-то?
На какой-то миг Нинка оторопела и удивленно уставилась на Раису.
-- А ты не знаешь, что случилось?
-- Не.
-- Ну и дура!-- сказала Нинка и, оттолкнув Раису, выскочила наружу.
8
Баба Дуня тащила свою добычу. Ноша была нелегкая. Одной соли пуд, да
мыла тридцать шесть кусков по четыреста граммов каждый. Плюс к тому два
килограмма дрожжей, зуб-
ной порошок, кукла Таня N 5 (да еще в шляпе) и на мешок
килограмм надо накинуть. Что ни говори, тяжесть получилась порядочная.
Чем дальше, тем чаще старуха отдыхала, прикладываясь мешком к близлежащим
заборам. Однако ж, говорят, своя ноша не тянет. И сознание удачного
приобретения прибавляло сил. И вот, когда отдохнув последний раз, баба
Дуня была уже рядом со своей избой,
когда оставалось ей шагов, может быть, десять, от силы пятнадцать,
кто-то сзади резко дернул мешок.
Баба Дуня обернулась и увидела рядом Нинку Курзову.
-- Бабка, скидывай мешок, будем делиться,-- быстро сказала Нинка.
-- Ась?-- в момент личных катаклизмов баба Дуня сразу глохла на оба
уха.
-- Давай делиться,-- повторила Нинка.
-- А кто ж у меня будет, Нинушка, телиться?-- посетовала старуха.-- Я
корову свою еще запрошлый год продала. Мне ее не прокормить. А коза зимой
окотилась, а весной околела.-- Бабка сокрушенно качнула головой и
улыбнулась.
-- Ты мне, бабка, своей козой голову не дури, а давай мыло,-- сказала
Нинка.
-- Нет,-- отказалась бабка,-- полы не мыла. Не успела.
-- Бабка,-- устало сощурилась Курзова.-- Давай делиться по-хорошему. Не
то все отберу. Поняла?
-- Не подняла,-- вздохнула старуха.-- Нешто с моими силами...
-- Бабка!-- Начиная выходить из себя, Нинка отпустила мешок, ухватила
старуху за грудки и закричала ей в самое ухо:- Ты, бабка, болтай, что хошь,
а мыло давай. Что ж тебе все одной? У меня тоже семья и дети... скоро будут.
Скидывай мешок, не тяни.
-- А, ты насчет мыла!-- против желания догадалась старуха.-- А ты поди
к Раисе, у ней есть.
-- Врешь!-- крикнула Нинка.
-- Ты не кричи,-- обиделась бабка,-- я, чать, не глухая. Надо тебе,
попроси -- дам. А как же. Все ж таки суседи.
Ежли мы друг дружке помогать не будем, то кто ж? Бабка опустила мешок
на землю и, испытывая Нинкино
терпение, долго его развязывала непослушными пальцами.
Потом запустила внутрь руку и стала шарить, общупывая куски. Ей
хотелось выбрать кусок поменьше, но каждый следующий казался ей больше
предыдущего. Наконец, она вздохнула, вытащила один кусок и положила перед
собой на траву. И посмотрела печальным взглядом. Конечно, это был слишком
большой кусок, и старуха мысленно резала его пополам, но воображение Нинки
рисовало совсем иную картину. Баба Дуня еще раз вздохнула и стала завязывать
мешок.
-- Погоди, бабка!-- Нинка опять ухватилась за мешок.-- Ты это брось,
давай дели по-честному.-- Сколько там есть, половину тебе, половину мне. Не
то все отберу.
-- Нинок, ты что?-- всерьез забеспокоилась бабка.-- Обижаешь старуху. Я
ведь тебяОеще маленькую в колыске качала. Ты уж лучше пусти, не то закричу.
-- Кричи, кричи!-- сказала Нинка и толкнула старуху в грудь.
-- Батюшки!-- всхлипнула баба Дуня, валясь на спину.
Не обращая на нее никакого внимания, Нинка схватила мешок и кинулась
прочь. Пробежав несколько шагов, остановилась, вернулась, подцепила с земли
тот кусок мыла, который выкладывала баба Дуня, и побежала обратно. Но тут
кто-то схватил сзади мешок.
-- Ух ты, вражина!-- замахнулась Нинка, думая, что это баба Дуня. Но,
обернувшись, увидела перед собой Мишку Горшкова, за которым стояла Тайка.
-- Не спеши,-- улыбнулся Мишка.-- Давай поровну.
-- Щас поровняю,-- сказала Нинка, дергая мешок к себе.-- Спешу аж
падаю.
-- И-ии!-- завизжала Тайка и вцепилась в Нинкины волосы.
-- Грабют!-- вскрикнула Нинка и двинула Тайке ногой в живот. А из-за
огорода Степана Фролова уже надвигалась
огромная толпа, во главе ее стремился Плечевой и
размахивал над головой колом, выдернутым из чьего-то
забора.
9
Когда председатель Голубев, парторг Килин, а за ними и Чонкин прибыли к
месту происшествия, глазам их предстало неповторимое зрелище. Участники
митинга, сбившись в один клубок, представляли собой многоголовую, многорукую
и многоногуюмгидру, которая гудела, дышала и шевелила всеми своими головами
и конечностями, как бы пытаясь вырвать что-то из собственного нутра.
Отдельные люди были заметны частично и лишь в перепутанном виде. У
председателя колыхнулись на голове редкие волосы, когда он увидел у
вылезавшего из кучи Степана Фролова женские груди, которые при дальнейшем
рассмотрении оказались принадлежавшими Тайке Горшковой. Две разведенные в
стороны ноги в парусиновых сапогах стремились втянуться обратно, а третья, с
задранной штаниной, босая, торчала вертикально в виде антенны, и на ней от
щиколотки до колена синела размытая временем татуировка: "правая нога".
Грустная эта картина дополнялась собаками, которые, сбежавшись со всей
деревни, носились вокруг общей
неразберихи и отчаянно лаяли. Среди них Чонкин, к своему
удивлению, заметил и кабана Борьку, который бегал, хрюкал,
и визжал больше всех, словно пытался показать себя самой
главной собакой.
Друга своего и соседа Гладышева Чонкин нашел неподалеку стоящим над
схваткой. Заложив руки за спину, с болью за своих односельчан наблюдал
Кузьма Матвеевич вскипевшие страсти.
-- Вот, Ваня, тебе наглядное доказательство, от кого произошло это
животное, которое горделиво называет себя человеком.
Гладышев посмотрел на Чонкина и грустно покачал головой. Тут гидра
выплюнула к ногам селекционера полураздавленный кусок мыла.
-- Вот из-за чего люди теряют свой облик,-- указал Гладышев на предмет
всех несчастий и брезгливо поддел его носком сапога. И п ошел прочь,
подталкивая объект своего презрения ногами, как бы в научной рассеянности.
Но не прошел он и пяти шагов, как сбоку вывернулся какой-то мальчишка,
подхватил на бегу этот жалкий кусок и, уклонив-
шись от жесткой руки селекционера, кинулся наутек.
-- Вот она, наша молодежь,-- сообщил Гладышев, вернувшись к Чонкину,--
наша смена и наша надежда. За что боролись, на то и напоролись. На страну
нападает коварный враг, гибнут за Родину, а этот шкет последний кусок мыла
рвет у старого человека.
Гладышев тяжело вздохнул и надвинул шляпу на лоб, напрасно ожидая от
судьбы очередного подарка.
10
После минутной растерянности Килин и Голубев вступили в неравный бой с
несознательной толпой. Посоветовав парторгу зайти с другой стороны,
председатель очертя голову ринулся в свалку и через некоторое время выволок
наружу Николая Курзова в изорванной рубахе с прилипшим к плечу ошметком с
головой, убеленной зубным порошком.
-- Стой здесь!-- приказал ему Иван Тимофеевич и нырнул опять в кучу,
но, добравшись до самого дна, нашел там все того же Курзова уже не только в
разорванной рубахе, но с расквашенным носом и четким отпечатком чьего-то
сапога на правой щеке.
Несмотря на обычную мягкость характера, Голубев рассверипел. Вынырнув с
Курзовым на поверхность, он
подвел его к Чонкину и попросил:
-- Ваня, будь друг, посторожи. Если что, сразу стреляй, я отвечаю.
Председатель в третий раз кинулся к гидре, и она его поглотила. Курзов,
поставленный под охрану, сразу же успокоился, никуда больше не рвался,
стоял, тяжело дыша и трогая пальце распухший нос.
А Чонкин искал глазами Нюру, которая была где-то там, в этой свалке, и
нервничал, боясь, что ее задавят. И когда перед ним мелькнуло знакомое
платье, Чонкин не выдержал.
-- На, подержи.-- Он сунул винтовку Курзову и подбежал к свалке,
надеясь, что ему удастся схватить и вытащить Нюру.
Тут кто-то сильно толкнул его в бок. Чонкин пошатнулся и оторвал от
земли одну ногу, и он повалился в общую кучу. Его закрутило, как щепку в
водовороте. То он оказывался в самом низу, то выплывал наверх, то опять
попадал в середину между телами, пахнущими потом и керосином. И кто-то
хватал его за горло, кто-то кусал и царапал, и он тоже кусал и царапал
кого-то.
Когда он очутился на самом дне и его проволокли затылком по земле и рот
засыпали пылью, а глаза зубным порошком и он, кашляя, чихая, отплевываясь,
рванулся
обратно. В этот самый момент лицо его утонуло в чем-то
мягком, теплом и родном.
-- Никак Нюрка!-- всхлипнул он сдавленно.
-- Ваня!-- обрадовалась Нюра, отпихиваясь от кого-то ногами.
Говорить оба были не в состоянии и лежали, уткнувшись друг в друга на
дне бушевавшей стихии, пока кто-то не заехал Чонкину каблуком в подбородок.
Он понял, что пора выбираться, и попятился назад, подтаскивая Нюру за ноги.
11
-- Ну вот,-- сказал парторг Килин, держа в руках мешок с остатками
ширпотреба.-- Теперича дело другое. Теперича вы
обратно сберетесь, и митинг мы все же закончим. А кто
думает не так, тот из этого мешка ничего не получит.
Пойдем, Иван Тимофеевич.
Килин перекинул сильно полегчавший мешок через плечо и двинулся первым.
На месте былого побоища, сидя в пыли, плакала баба Дуня. Она плакала,
обхватив голову черными, кривыми от подагры ладонями. Чуть в стороне лежала
растерзанная картонная коробка и отдельно от нее кукла Таня N 5 без шляпы и
с надорванной головой.
Плечевой взял старуху под локотки, помог подняться.
-- Пойдем, бабка,-- сказал он.-- Нечего плакать, пойдем похлопаем.
12
Не успели сбиться на прежнем месте, за околицей возник столб пыли и
стал передвигаться к конторе. Народ шарах-
нулся. Столб покружился возле конторы и опал. Из пыли
возникла "эмка". Народ удивился, начальство забеспокоилось. Раз "эмка",
то не иначе кто-то из области. В районе даже первый секретарь товарищ Ревкин
передвигался исключительно на "козле".
Из "эмки" высыпали какие-то люди с блокнотами и фотоаппаратами. Один
подбежал к задней дверце, распахнул ее. Из дверцы выдвинулся сначала
огромный зад, обтянутый синим, а затем показалась и вся обладательница зада,
крупная женщина в бостоновом костюме, белой блузке и орденом на левой груди.
-- Люшка, Люшка,-- сухим листом зашелестело в толпе.
-- Здорово, землячки!-- громко сказала приезжая и сквозь почтительно
расступившуюся публику направилась к крыльцу. По дороге отдельно кивнула
Плечевому, который смотрел на нее иронически:- здравствуй, брат!
-- Здорово, коли не шутишь,-- ответил Плечевой.
Тут женщина заметила хилого мужичонку Егора Мякишева, жавшегося в
толпе.
-- Егор!-- Она метнулась в толпу и вытащила Егора на середину.-- Что ж
ты супругу свою любимую не встречаешь? Аль не рад?
-- Да ну,-- смутившись, пробормотал Мякишев и потупился.
-- А ты не нукай,-- сказала Люшка.-- Целуй жену, давно не виделись.
Только губы сперва оботри, а то опять, я вижу, яйца сырые лопал.-- Она
наклонилась к Мякишеву и подсвила ему сперва одну щеку, потом другую.
Мякишев обтер губы грязным рукавом и приложился куда было указано. Люшка
поморщилась.
-- Табачищем несет, не дай бог. Ну ничего, табачный дух мужеский
заменяет. А уж я-то по тебе как скучала, передать не могу. Как-то там,
думаю, супруг мой законный поживает. Не скучно ли ему одному в холодной
постеле? А может, кого уже приволок, а?
Мякишев, оробев, смотрел на жену, не мигая.
-- Да на кой ему кого-то волочь,-- громко сказал Плечевой.
-- Когда он с лошадем живет на конюшне.
В толпе кто-то хмыкнул, остальные притихли. Приехавшие с блокнотами
переглянулись между собой. Люшка остановилась и уставила на Плечевого
тяжелый взгляд.
-- Все озоруешь, брат?-- спросила она со скрытой угрозой.
-- Озорую,-- охотно согласился Плечевой.
-- Ну-ну,-- сказала Люшка.-- Гляди, доозоруешься.
И, медленно поднявшись по ступеням крыльца, скрылась за распахнутой
Килиным дверью.
В кабинете от приезжих гостей стало тесно. Люшка сразу уселась за
председательский стол, Килин примостился сбоку, корреспонденты расселись
вдоль стен, Голубев встал у сейфа, прижав плечом дверцу.
-- Ну что, начальники?-- бодрым голосом спросила Люшка.-- Как живете?
-- Да как живем,-- развел руками парторг.-- По-простому живем,
по-деревенски. С народом вот понемножку воюем.
-- А в чем дело?-- поинтересовалась Люшка.
-- Да так,-- уклонился Килин.-- Ты про себя расскажи. Все ведь в
столице время проводишь. Небось со Сталиным кажный день чаи распиваешь?
-- Ну кажный не кажный, а бывает, встречаемся.
-- Ну и какой он из себя?-- живо спросил Голубев.
-- Как тебе сказать,-- задумалась Люшка.-- Очень простой человек,--
сказала она, покосившись на корреспондентов,-- и очень скромный. Как прием в
Кремле, так обязательно к себе
позовет, поздоровается за ручку. "Здравствуйте, Люша. Как
поживаете? Как здоровье?" Очень отзывчивый человек.
-- Отзывчивый?-- живо переспросил председатель.-- Ну а как он вообще
выглядит?
-- Хорошо выглядит,-- сказала Люшка и вдруг заплакала.-- Трудно ему
сейчас. Один за всех нас думает.
СТРАНИЦА 1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
|
Просмотров: 1754 |
Добавил: Olesia |
Добавлено: 17.06.2013
|
|
