Вторник, 19.03.2024, 12:13

Приветствую Вас, Гость



Поделиться

Форма входа




МЕНЮ САЙТА

  ГЛАВНАЯ
  НОВОСТИ САЙТА
  МОИ ВИДЕО
  ФОТОАЛЬБОМЫ
  КАТАЛОГ ресурсов


Старые страницы



Новые страницы



Книги



Фоторепортаж



Здоровье




Мои сайты

Памяти ушедших

«КЛУБ

Сайт Евгения Сидихина

Сайт Ильи Шакунова

Сайт Яна Цапника

Сайт Евгения Стычкина




Мой баннер

Сайт Александры Зобовой






Поиск по сайту




Статистика



Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0







17.09.2016
Морган Робертсон. Тщетность.




Короткая повесть не слишком удачливого американского писателя Моргана Робертсона, бывшего некогда моряком, уже давно признана едва ли не самым удивительным предсказанием в современной истории. Принято считать, что автор с поразительной точностью описал катастрофу парохода «Титаник» (в книге он имеет название «Титан») за 14 лет до того, как она произошла.

Долгое время русскоязычный читатель, не имея возможности ознакомится с повестью, вынужден был верить на слово разного рода интерпретаторам, которые и сами, порой, имели о творении Робертсона весьма смутное представление. Дошло даже до того, что бытовала и такая версия, будто никакого Робертсона не существовало в реальности, что он был придуман советским журналистом, а сама повесть была написана каким-то безвестным американским щелкопером уже после того, как интерес к этой истории вышел за границы одной страны. Знакомство с оригинальным текстом повести легко развеивает многочисленные домыслы.

При более тщательном рассмотрении предсказания Робертсона несколько теряют столь часто воспеваемые точность и прямолинейность. Описанный им «Титан» не так уж и похож на реальный «Титаник» (чего стоят хотя бы паруса для увеличения скорости хода). Обстоятельства гибели судна также мало напоминают то, что произошло в реальности в ночь с 14 на 15 апреля 1912 года. Да и вся морская катастрофа в повести занимает далеко не центральное место, а служит не более чем фоном, на котором разворачивается главная сюжетная линия — история моряка Джона Роуланда. Недаром в первом издании (1898) повесть носила название «Тщетность», а фраза «Гибель «Титана» возникла в заголовке лишь в 1912 году, уже после катастрофы «Титаника», и, скорее всего, инициатором такого нововведения был не сам Робертсон, а ушлый редактор, почуявший возможность подзаработать на жареном.

Морган Робертсон.
«Тщетность»


1

Это судно было воистину огромным. Никогда прежде человечество не создавало ничего подобного. Все без исключения науки и ремесла, которыми овладела цивилизация, были вовлечены в процесс его постройки. Морские офицеры на его мостике представляли собой сливки Королевского морского флота, но и им прежде пришлось выдержать самые жесткие отборочные экзамены по всем предметам, имеющим отношение к ветрам и течениям, приливам и отливам, географии и астрономии, а также физической природе морей и океанов.

Их уже нельзя было именовать просто флотскими офицерами, фактически это были ученые, в совершенстве владеющие морским ремеслом. Такому же строгому профессиональному отбору подвергся и штат механиков и кочегаров машинного отделения, а служба стюардов оставила бы далеко позади персонал любого первоклассного отеля. Два духовых и два симфонических оркестра и профессиональная театральная труппа удовлетворили бы вкусы самых разборчивых ценителей прекрасного. Многочисленный медперсонал заботился о телесном здоровье пассажиров, а не менее обширная служба каппеланов — о здравии духовном. Вымуштрованная пожарная команда одним своим видом успокаивала самых нервных пассажиров, а ее ежедневные учения с использованием диковинных машин для усмирения огня превратились в одно из самых популярных развлечений на судне.

Скрытые от любопытных глаз телеграфные линии соединяли мостик корабля с машинным отделением, «вороньим гнездом» на фок-мачте и всеми техническими помещениями на носу и корме корабля. Каждая такая линия была подключена к специальному аппарату с наборным диском, подвижным указателем и шкалой, на которой были нанесены все возможные предписания и команды, необходимые для управления этим колоссом как в порту, так и в открытом море. Офицерам парохода больше не надо было срывать голос, выкрикивая команды матросам. Но самым главным новшеством судна было то, что девяносто две водонепроницаемые двери, соединяющие девятнадцать его отсеков, могли быть разом закрыты одним поворотом рычага.

На это ушло бы всего полминуты. Рычаги управления закрытием дверей находились на мостике, в машинном отделении и еще в дюжине мест на палубе судна. Мало того, при появлении в трюме воды, эти двери закрывались автоматически. Все это позволяло кораблю держаться на плаву даже тогда, когда девять его отсеков окажутся полностью затопленными. А поскольку ни одно из самых жутких морских происшествий не приводило к затоплению такого значительного числа отсеков корабля, пароход «Титан» тут же окрестили непотопляемым.

Корабль был построен целиком из стали и предназначался исключительно для перевозки пассажиров. Он не нес в себе быстровоспламеняющихся грузов, грозивших пожаром. Он вообще не имел специализированных грузовых отсеков. Это позволило конструкторам судна уйти от традиционной схемы с плоским, словно у чайника, дном и придать огромному корпусу парохода изящные формы. Его обводы сходились к килю так, словно это была хрупкая яхта, а не стальной гигант. Это обеспечило «Титан» уникальными мореходными качествами. При длине в 800 футов и водоизмещении 70 000 тонн, в пробном плавании огромная паровая машина мощностью 75 000 лошадиных сил позволила кораблю развить скорость в 25 узлов, невзирая на ветра, течения и приливы. И при этом «Титан» был настоящим плавучим городом — внутри его стального корпуса находилось все, что сводило к минимуму неудобства и опасности путешествия через Атлантику и позволяло пассажирам наслаждаться жизнью.

Признанный непотопляемым и неуязвимым, он нес на себе лишь то минимальное количество шлюпок, какое требовали обязательные правила океанского судовождения. Эти шлюпки, общим числом 24, были закреплены на шлюп-балках, установленных на верхней палубе, и в случае необходимости могли вместить около пятисот человек. От громоздких и малополезных спасательных плотов на «Титане» отказались вообще. Зато, исполняя букву закона, каждая из трех тысяч коек в пассажирских, офицерских и матросских каютах была снабжена пробковым спасательным жилетом, а на леерных ограждениях парохода были размещены двадцать спасательных кругов.

Ввиду того абсолютного превосходства, которое имел «Титан» над другими судами, пароходная компания, владевшая судном, объявила, что намерена добиваться для «Титана» новых правил навигации, о необходимости которых уже давно говорили капитаны больших судов, но остерегались следовать им открыто. Было заявлено, что «Титан» с первого своего плавания будет двигаться по северному пути через Атлантику на полной скорости, летом и зимой, без оглядки на непогоду или шторм. Приводилось несколько резонных доводов для такого решения.

Во-первых, если какое-то судно ударит пароход, то большая скорость поможет снизить ущерб от столкновения, поскольку удар будет скользящим. В этом случае таранящее судно будет повреждено даже больше, чем «Титан». Во-вторых, если таранящим судном будет сам «Титан», то снижение скорости вряд ли спасет судно, попавшее под форштевень такой громады. Однако сам «Титан» при малой скорости движения рискует получить серьезные повреждения носовой части, в то время как на максимальной скорости он просто разрежет другое судно пополам, и ущерб от такого удара можно будет легко ликвидировать при помощи обычной малярной кисти.

Очевидно, что правила исходили из принципа, что благом считается исход, когда более крупное судно страдает меньше. В-третьих, большая скорость позволит «Титану» быстрее преодолевать опасные районы. Наконец, в-четвертых, если на пути «Титана» окажется айсберг — единственный плавающий объект, с которым пароход не может тягаться в массе — при лобовом ударе на полном ходу носовая часть корабля будет разбита всего на несколько футов длины корпуса больше, чем при движении на половинной скорости.

Так или иначе, повреждения вряд ли распространятся дальше третьего отсека — что не является такой уж большой проблемой для корабля, способного держаться на плаву даже тогда, когда девять отсеков заполнены водой.

Эти широко афишируемые заявления не оставляли сомнений, что в ближайшее время «Титан» станет перевозить пассажиров по 3000-мильной атлантической трассе с быстротой и регулярностью курьерского поезда. Корабль-гигант уже побил несколько рекордов скорости во время пробного выхода в море. Однако за два проделанных им перехода через Атлантику достичь желаемого результата — сокращения времени плавания от Санди Хук до Даунтс Рок до 5 дней — пока не удалось. Среди 2 тысяч пассажиров, поднимавшихся на борт парохода в Нью-Йорке, циркулировали упорные слухи, что в этот рейс будет сделано все возможное, чтобы покорить заветный рубеж.

2


Восемь буксиров медленно вывели громаду корабля в фарватер и развернули вниз по течению реки. Лоцман на мостике произнес несколько слов, первый помощник капитана выдул короткую трель из своего свистка и повернул рычаг. Буксиры вытравили тросы и отошли. Затем в утробе гигантского судна заработали три малых двигателя, предназначенных для пуска основных турбин. Три мощных гребных винта парохода начали вращаться, и подрагивающий, словно в нетерпении, океанский монстр медленно двинулся в сторону моря. Восточнее Санди Хук лоцман покинул корабль, и с этого момента началось настоящее плаванье. В чреве стального Левиафана, в 50 футах ниже прогулочной палубы, в адском грохоте и жаре трудились рабочие.

Они перевозили отборный уголь для котлов из бункеров к топкам, а полуголые, похожие на чертей, кочегары швыряли его в раскаленные жерла восьмидесяти топок. Над ними, в машинном отделении, без устали сновали смазчики, вооруженные масленками и шприцами, а вокруг них крутились, качались и сверкали вытертыми до блеска частями огромные механизмы. Бдительные старшие техники тем временем вслушивались в оглушающую какофонию грохота и лязга, пытаясь отыскать в ней фальшивые ноты, свидетельствующие о том, что какая-то деталь исполинского механизма, ничтожная гайка или шпонка, работают не так, как нужно. В это время матросы ставили треугольные паруса на двух больших мачтах корабля, чтобы заставить океанские ветра поделиться своей неиссякаемой энергией с машинами «Титана».

Пассажиры парохода развлекались всяк на свой вкус. Одни сидели в шезлонгах, хорошенько укутавшись, поскольку, хотя и стоял апрель, морской воздух был чересчур холодным. Другие неспешно прогуливались вдоль бортов, привыкая к покачивающейся под ногами палубе. Иные слушали оркестр в музыкальном салоне или читали в библиотеке. А наименее привычные к морским путешествиям и страдавшие от морской болезни предпочли провести первые часы на море в своих постелях.

Основное пространство палубы было свободно от пассажиров, когда по корабельному времени наступил полдень. Настал час уборки, которой матросы всех пароходов уделяют так много своего времени. Под командованием боцмана, здоровенного детины ростом больше шести футов, группа матросов выстроилась на корме с ведрами, щетками и кистями.

— Ребята, вы знаете, что от вас требуется! Шлюпбалки и пиллерсы должны блестеть, как драгоценные камни. Про леерное ограждение пока забудьте... Дамы, прошу, отодвиньте ваши кресла немного дальше, чтобы не случился какой конфуз... Эй, Роуланд, какого дьявола ты там делаешь, слезь, пока не свалился за борт. Займись-ка лучше дефлектором вентиляционной шахты... Хотя нет, в таком состоянии ты точно обольешь кого-нибудь... Вот, что, оставь ведро и кисть и беги к старшине за наждачной бумагой. Будешь вкалывать до тех пор, пока вся эта дурь не выветрится у тебя из головы. Грубая работа — лучшее лекарство для таких, как ты.

Эта тирада обращена была к матросу, странному малому примерно лет тридцати, с черной бородой и удивительно загорелой кожей. Несмотря на хрупкое телосложение он производил впечатление здорового и дышащего силой человека. Однако это впечталение тотчас пропадало, стоило взглянуть в его пустые водянистые глаза. Матрос неловко спрыгнул на палубу и нетвердой походкой побрел к кубрику старшины. Проходя мимо группы дам, за сохранность нарядов которых так беспокоился свирепый боцман, матрос вздрогнул. Он поймал на себе взгляд синих как море глаз молодой женщины с волосами цвета солнца. Не сводя глаз с матроса, женщина медленно поднялась из шезлонга. Матрос сперва вскинул руку, словно в растерянном полуприветствии, потом поспешно отвернулся и, ускорив шаг, прошел мимо. Повернув за угол рубки, туда, где его не могли видеть ни женщина, ни громогласный боцман, матрос остановился и прижал руку к груди, словно у него внезапно заныло сердце.

— Что за чертовщина! — пробормотал он. — Совсем расшатались нервы от виски или чувство, которое ты считал умершим, все еще живо?.. Пять лет прошло, но один ее взгляд все еще способен остановить кровь в твоих жилах... И снова эта сердечная тоска и беспомощность... Ты знаешь, к чему это приводит... К безумию... Или того хуже.

Он посмотрел на свою дрожащую, запачканную смолой руку, пересеченную в запястье красноречивыми рубцами. Ему потребовалось еще несколько минут, чтобы восстановить самообладание, сходить за наждачной бумагой и вернутся на корму.

Молодая женщина была не меньше матроса поражена этой неожиданной встречей. Невольное выражение удивления и злости появилось на ее красивом, хотя и слабовольном лице. Потом она подхватила маленького ребенка, который гулял по палубе рядом с нею, и поспешила к дверям салона. Она, не останавливаясь, прошла в библиотеку и упала в кресло рядом с джентльменом, в котором без труда можно было распознать человека военного. Джентльмен оторвался от книги и посмотрел на женщину.

— Что стряслось, Мира? — спросил он. — Увидела морского змея? Или «Титан» повстречал Летучего голландца?

— О, Джордж! Нет... — ответила женщина взволнованно. — Джон Роуланд здесь, на борту. Лейтенант Роуланд!.. Я видела его только что — и он так изменился... Он, похоже, пытался заговорить со мной!..

— Роуланд? Твоя мучительная страсть из прошлого?.. Я в глаза не видел этого человека, а ты редко расположена была рассказывать о нем... Он среди пассажиров первого класса?..

— Нет, он, кажется, простой матрос. Он работал на палубе вместе с другими. И одет в какую-то ужасную робу, мятую и грязную. У него такое лицо! Я думаю, он пал очень низко, с тех пор, как я...

— С тех пор, как ты ушла от него? Послушай, дорогая, не вини себя... Ты здесь совершенно не причем. Если в мужчине нет стержня, то он рано или поздно окажется в сточной канаве... И как он тебе показался? Все еще злится на весь мир? Ты выглядишь очень расстроенной. Что он тебе сказал?

— Он не вымолвил ни слова... Я всегда боялась его, Джордж. Я видела его всего три раза с тех пор... В его глазах всегда был такой пугающий огонь. В последнюю нашу встречу он был просто неуправляемым, а глаза его метали молнии. Он обвинял меня в том, что я играла с ним, обманывала его. Он твердил что-то о непреложном законе справедливости— этого я уже не могла понять... Помню только, он сказал, что все страдания, которые мы навлекаем на других, возвращаются нам сполна... А потом он ушел прочь — гнев его был ужасен... С тех пор я не могу успокоиться... Я боюсь, вдруг он захочет как-то отомстить. Вдруг ему придет в голову украсть нашу малышку, нашу маленькую Миру.

Она притянула к себе улыбающегося ребенка и прижала его к груди.

— Поначалу он показался мне очень симпатичным... Пока я не поняла, что он атеист. Да, Джордж, это так. Он отрицал существование Бога! И убеждал в этом меня — благоверную христианку!...

— Удивительно наглый и самоуверенный тип, — сказал с улыбкой муж, — и при этом совершенно не понимал тебя, надо сказать...

— После этого я уже не могла относиться к нему так, как раньше. У меня было непреходящее чувство, что возле меня находится что-то грязное, нечистое... Хотя, как я теперь думаю, было бы славно, если бы я смогла спасти его душу для Господа, попыталась убедить его в том, что Христос любит его. Но он только смеялся над всем, что было свято для меня, и как-то заявил, что как бы он ни ценил мое доброе отношение к нему, не станет лицемерить лишь для того, чтобы добиться моего особого расположения. Что он предпочитает быть честным и с самим собой и с другими, и это — его мировоззрение... Словно кто-то может пытаться жить по своим правилам, без помощи Бога. А затем, однажды, я почувствовала, что от него пахнет не только табаком - с этим я уже успела свыкнуться - а еще и виски. Вот тогда я окончательно отказалась от него. И после этого он... сломался...

— Давай выйдем наружу, и ты покажешь мне этого негодяя, — сказал муж, вставая.

Они подошли к двери. Молодая женщина открыла ее и сделала шаг на палубу.

— Вон там, загорелый мужчина, возле рубки, — сказала она, поспешно возвращаясь в салон.

— Проходимец, который драит вентиляционный выход? Значит, вот он каков! И это Роуланд, лейтенант военно-морского флота! Да, это действительно полное падение. Я слышал, что его вышвырнули со службы за поведение, недостойное звания офицера. Надрался и буянил на приеме у Президента...

— Он потерял не только должность, но и уважение. Он был ужасно опозорен, — сказала женщина.

— Успокойся, Мира, похоже, что этот твой злой дух уже совершенно безвреден. Мы пробудем на пароходе всего несколько дней, и ты без труда сможешь избежать еще одной встречи с ним. Корабль такой большой. К тому же, если в этом Роуланде еще остались крупицы души, уверен, он потрясен вашей встречей ничуть не меньше тебя... А сейчас пойдем в каюту — корабль входит в полосу тумана.

3


В полночь, во время смены вахты, с северо-востока подул сильный ветер, грозящий очень скоро перерасти в штормовой. Порывы ветра, усиленные высокой скоростью парохода, пронизывали до костей всякого, кто рискнул высунуть нос на палубу. Встречная волна сотрясала корпус корабля, и без того вибрирующий от бешеной работы скрытых в его чреве машин. Водяной вал разбивался о форштевень, и мощные струи хлестали в иллюминаторы штурманской рубки с такой силой, что будь те изготовлены из обычного стекла, то давно уже разбились. Плотное облако холодных брызг доставало и до оборудованного на фок-мачте «вороньего гнезда». Полоса тумана, в которую корабль нырнул еще днем, все еще окутывала его, сырая и непроницаемая для глаз, однако «Титан» ни на йоту не снизил ход. За серой стеной из влажного воздуха постоянно наблюдали два дежурных офицера и три впередсмотрящих, зрение и слух которых были напряжены до предела.

В четверть первого ночи два продрогших моряка появились на возвышающемся на восемьдесят футов над палубой мостике и, перекрикивая шум ветра, сообщили недавно заступившему на вахту первому помощнику фамилии тех, кто сменил их. Офицер направился в штурманскую рубку и продиктовал фамилии старшине, который сделал соответствующую запись в вахтенном журнале. Матросы же, подталкивая один другого, поспешили в кубрик, где их ждал горячий кофе и заслуженный отдых. Через несколько минут еще один промокший до нитки матрос поднялся на мостик и доложил о смене вахты в «вороньем гнезде».

— Кто, вы говорите, сменил вас? — рявкнул офицер, стараясь перекричать вой ветра.

— Роуланд?! Это тот самый, что умудрился явиться на борт пьяным?

— Да, сэр!

— Он протрезвел, надеюсь?..

— Не совсем, сэр.

— Что ж, ладно... Пускай остается там... Старшина, отметьте, что Роуланд заступил впередсмотрящим на «вороньем гнезде».

Затем офицер вышел из рубки и, сложив ладони рупором, прокричал:

— Эй, в «вороньем гнезде», слышите меня?!

— Сэр?! — донесся сверху громкий и четко слышный даже в шуме волн голос.

— Смотрите в оба — и будьте настороже!

— Так точно, сэр!

— Черт возьми, этот пьяньчуга явно из военных, — пробормотал офицер.

— Скверно, когда такие люди имеют отношение к армии.

Он вернулся на свое прежнее место на передней части мостика, где деревянное ограждение позволяло укрыться от холодного ветра.

Впереди было еще без малого четыре часа вахты до того момента, когда его сменит второй помощник капитана. Четыре часа молчания, поскольку разговоры, не имеющие непосредственного отношения к несению службы, были запрещены на «Титане». Заступивший на вахту вместе с ним третий помощник стоял так же молча на мостике по другую сторону от нактоуза[1] и лишь изредка покидал это место, чтобы взглянуть на компас — это, казалось, было единственной его обязанностью во время вахты. Боцман, дежуривший в расположенной под мостиком рубке вместе с нижним впередсмотрящим, неторопливо прохаживался туда-сюда, наслаждаясь двухчасовым перерывом в работах, предусмотренным внутренним распорядком судна. Первая плановая работа нового дня — уборка нижних палуб - начнется только в два часа ночи.

К тому времени, когда одновременно на мостике и в вороньем гнезде пробили одну склянку[2] и последовали доклады впередсмотрящих: «Все в порядке!», последние, самые выносливые из двух тысяч пассажиров парохода наконец отправились спать. Помещения верхней палубы совершенно опустели. Одним из тех, кто спал глубоким сном в своей каюте, был и капитан. Вся служба на корабле устроена таким образом, что по-настоящему командовать капитану доводится лишь в самых чрезвычайных ситуациях, когда судну угрожает настоящая опасность. Во всех остальных случаях эту работу выполняют помощники капитана и лоцман.

Пробили две склянки, потом три. Боцман и впередсмотрящий в рубке закурили последние за вахту сигары. И тут сверху, из «вороньего гнезда» донесся пронзительный крик:

— Вижу что-то впереди по курсу, сэр! Не могу разобрать, что именно!.. Первый помощник бросился к внутреннему телеграфу.

— Сообщите, что вы заметили?

— Справа по борту судно. На сходящемся галсе. Мы идем прямо на него! — пришел ответ.

— Право руля, насколько возможно! — приказал первый помощник рулевому.

Тот мгновенно заложил руль. С мостика все еще ничего не было видно. Мощные механизмы, управляющие рулем парохода, уже пришли в движение и заставили огромное судно медленно взять вправо. Но прежде чем стрелка компаса сдвинулась на три малых деления, из белесой темноты ночи выступили квадратные паруса грузового судна, пересекавшего курс «Титана». Суда разделяло не более половины длины корпуса «Титана».

— Силы небесные! — закричал первый помощник. — Отставить поворот! Оставаться на курсе! Держитесь крепче — сейчас будет удар!

— он повернул рычаг, который приводил в действие водонепроницаемые двери, нажал на кнопку с надписью «Каюта капитана» и замер в ожидании столкновения.

В следующее мгновение корабли столкнулись. Вряд ли это можно было назвать ударом. Лишь сильная вибрация пробежала через переднюю часть «Титана», от киля до фок-мачты. На палубу дождем посыпались обломки рангоута и мачт, обрывки парусов и канатов. Затем вдоль бортов парохода проскользнули две темные, быстро погружающиеся массы — части корабля, разрезанного могучим «Титаном» надвое. С одного из этих обломков, на котором все еще горел фонарь, освещавший мостик, заглушив какофонию ломающегося дерева, воды, рвущейся в трюм тонущего судна, и отчаянных человеческих воплей, донесся отчетливый крик:

— Хладнокровные убийцы!.. Да покарает вас Бог!.. И вас, и ваш закованный в металл мясницкий нож!

Тьма поглотила обломки судна, а рев ветра заглушил предсмертные стоны несчастных. «Титан» вернулся на прежний курс. Никаких приказов остановиться или развернуться, чтобы оказать помощь, не последовало. Переключатель машинного телеграфа по-прежнему находился в секторе «полный вперед». Боцман взбежал на мостик, чтобы получить инструкции.

— Выставьте людей у всех дверей и в переходах между отсеками. Всех, кто попытается выйти на палубу, отправляйте в штурманскую рубку. Прикажите дежурным матросам фиксировать, что могли увидеть пассажиры. И как можно быстрее уберите эти обломки с палубы. Голос первого помощника был хриплым и дрожащим, а поспешные «да, сэр, слушаю, сэр!» боцмана звучали сдавленно.

4


Человек, находившийся в «вороньем гнезде», имел возможность лицезреть трагедию с самого начала, когда паруса обреченного судна показались из тумана, и до конца, когда последний спутанный клубок снастей был сброшен за борт его товарищами по вахте. Когда пробили четыре склянки, он спустился на палубу, настолько обессиленный, что по пути запросто мог сорваться вниз и разбиться. Его уже ждал боцман.

— Доложи об окончании вахты, Роуланд, — сказал он. — И сразу же иди в штурманскую рубку.

На мостике, когда он сообщил свое имя, первый помощник схватил его за руку и повторил приказ боцмана. В штурманской рубке матрос обнаружил капитана «Титана». С бледным и напряженным лицом тот сидел у стола, а вокруг него толпились все, кто нес вахту во время столкновения, исключая только старших офицеров, рулевого и впередсмотрящих. Кроме того, в рубке находились дежурные по каютам, кочегары и котельные машинисты из машинного отделения, а также несколько фонарщиков, сигнальщиков и младших матросов, койки которых располагались в носовом кубрике. Все они были разбужены ударом огромного пустотелого тарана, внутри которого им довелось жить.

Три помощника старшего плотника стояли в дверях, держа в руках измерительные футштоки. Их только что продемонстрировали капитану. Точнее, то, что они совершенно сухие. На лицах всех присутствующих читалось одно и тоже — ожидание и ужас. Старшина, вошедший следом за Роуландом, сказал:

— Инженер в машинном отделении не почувствовал удара. сэр. В котельном отсеке тоже все спокойно.

— Дежурные отрапортовали, что никакого беспокойства в пассажирских каютах не отмечено, — проговорил капитан. — А что там с третьим классом?

Один из дежурных вышел и очень скоро вернулся.

— В третьем классе все спят, сэр, — сказал он. А старшина доложил, что и на полубаке никто не выказал тревоги.

— Очень хорошо, — сказал капитан, поднимаясь. — А теперь по одному заходите ко мне в каюту — сначала вахтенные, затем старшина, за ними — остальные матросы. Дежурные должны следить за дверью. Никто не должен покинуть рубку до того, пока я не переговорю с ним.

Он удалился в капитанский кубрик вместе с одним из вахтенных, который спустя короткое время возвратился с посветлевшим лицом и быстро вышел прочь. Подобную процедуру один за другим проделали и все остальные, выходя одинаково довольными и приободренными. Роуланд оказался последним. Когда он вошел, капитан указал ему на стул и спросил его имя.

— Джон Роуланд, — ответил матрос. Капитан сделал пометку в книге.

— Насколько я знаю, вы были в «вороньем гнезде, когда произошел этот злосчастный конфуз.

— Да, сэр. И я доложил на мостик о встречном корабле сразу же, как только увидел его.

— Никто не собирается вас в чем-то обвинять. Надеюсь, вы осознаете, что невозможно было предпринять что-либо, чтобы избежать этого страшного столкновения. Как ничего нельзя было сделать и для того, чтобы спасти людей с погибающего судна.

— На скорости 25 узлов в густом тумане — ничего, сэр.

Капитан внимательно посмотрел на Роуланда и нахмурил брови.

— Вряд ли уместно сейчас обсуждать скорость судна и тем более правила, которые установила наша компания, — сказал он. — Я просто собирался сказать вам, что в Ливерпуле, в офисе компании, когда вы будете получать свое жалование, вам передадут пакет. Сто фунтов в банкнотах. Своего рода премия за то, что вы навсегда забудете о том, что видели сегодня ночью. Все равно, помочь уже никому невозможно, а обнародование этого факта создаст ненужные трудности для компании.

— Я не стану брать этот пакет, капитан. И не стану ничего забывать. Напротив, сэр, я при первой же возможности расскажу об этом массовом убийстве!

Капитан откинулся на спинку стула и еще раз окинул взглядом скрюченную и дрожащую фигуру моряка. То, что он видел, никак не вязалось с речью, которую он только что услышал. При других обстоятельствах он, не задумываясь, приказал бы офицерам научить этого дерзкого негодяя вежливости при обращении к старшему по чину. Но обстоятельства были экстраординарными. В мутном взоре этого моряка читался ужас, смешанный с искренним негодованием. Говорил он как образованный человек. А последствия, грозящие капитану и компании — и еще более осложненные желанием скрыть факт происшествия, в случае, если про столкновение узнают, были настолько серьезны, что реагировать на явное несоблюдение субординации было просто глупо. Сейчас гораздо важнее подчинить себе этого необузданного матроса, найти его слабое место.

— Вы отдаете себе отчет в том, Роуланд, — спросил капитан, поборов гнев. — Что никто больше из команды не подтвердит ваши слова? Вам никто не поверит, вы будете опозорены, потеряете свое место и наживете массу врагов.

— Я понимаю не только это, — ответил взволнованно Роуланд. — Но и то, что вы, той властью, что дана вам как капитану судна, можете приказать заковать меня и взять под стражу прямо в этой каюте за любую провинность, даже выдуманную вами. Я также знаю, что эта надуманная провинность, никем официально не подтвержденная, но отмеченная записью в судовом журнале, будет подтверждением моей вины и ее будет достаточно, чтобы упечь меня за решетку до конца моих дней. Но я знаю и другие пункты морских законов, например, то, что я, даже сидя в тюрьме, могу отправить вас и вашего первого помощника прямиком на виселицу.

— Ваши представления о силе свидетельских показаний весьма ошибочны. Запись в судовом журнале не может быть достаточным поводом, чтобы посадить человека в тюрьму. Да и вы, сидя за решеткой, вряд ли смогли бы серьезно навредить мне... Кто вы вообще такой, позвольте спросить? Адвокат-неудачник?..

— Я выпускник Аннаполиса[3]. Я получил такое же образование, как и вы.

— У вас есть какие-то связи в Вашингтоне?

— Никаких.

— И что заставляет вас держаться той позиции, которую вы избрали? Позиции, которая, возможно, и заставит кое-кого понервничать, но, несомненно, не повлечет того вреда, которым вы тут грозите.

— То, что у меня появился шанс совершить хотя бы один добрый поступок в своей беспутной жизни. Я надеюсь, что смогу настолько сильно разгневать общество в странах по обе стороны океана, что это положит конец бездушному уничтожению жизней и имущества одних ради удобства и скорости других. Сотни мелких рыбачьих суденышек, которые ежегодно идут на дно из-за столкновений с большими пароходами, будут спасены.

Капитан мерил шагами комнату, пока Роуланд, сверкая глазами и стиснув кулаки, произносил эту тираду.

— Конечно, никто не запрещает вам мечтать, что все будет именно так, — сказал капитан, остановившись перед ним. — Но не в вашей и не в моей власти сделать что-либо для того, чтобы эта мечта осуществилась. Как я понял, названная мной сумма недостаточно велика для вас. Хорошо, как вы отнесетесь к предложению занять место на мостике моего корабля?

— Если бы я захотел, я бы занял место и выше. Ваша компания недостаточно богата, чтобы купить меня.

— Я вижу, вы начисто лишены амбиций. Но ведь должно быть что-то, в чем вы нуждаетесь.

— Еда, одежда, крыша над головой... И еще — виски, — проронил Роуланд с горьким смехом, в котором ощущалось презрение к самому себе.

Капитан достал из бара графин и два стакана, поставил их перед Роуландом.

— Что ж, вот одна из ваших ежедневных потребностей. Наливайте. Глаза матроса заблестели. Он налил полный стакан. Капитан плеснул совсем немного виски в другой стакан, едва покрыв дно, и добавил содовой.

— Я выпью с вами, Роуланд. За лучшее взаимопонимание между нами, — сказал он и опустошил свой стакан.

— Если бы был выбор, я бы предпочел пить в одиночестве, капитан, — сказал матрос и выпил свою порцию одним глотком. Лицо капитана вспыхнуло, как от пощечины, но он снова сумел поборот гнев.

— Возвращайтесь на палубу, Роуланд, — сказал он. — Когда мы пересечем океан, я снова вызову вас к себе для окончательного разговора. А пока я прошу вас — не требую, а именно прошу — не вступать в бесполезные разговоры с вашими товарищами по команде по поводу того дела, которое мы тут обсуждали.

Первому помощнику, который сменился с вахты в четыре часа утра, капитан сказал следующее:

— Этот матрос — пропащий человек, но совесть в нем еще не умерла окончательно. Его трудно купить или запугать — он слишком умен. Однако я нащупал его слабое место. Если он сопьется до чертиков до того, как мы войдем в порт назначения, его слова и свидетельские показания не будут стоить и ломаного гроша. Накачайте его виски так, чтобы он забыл, кто он такой, а я поговорю с судовым врачом насчет более сильных средств.

Когда Роуланд утром того дня вернулся с завтрака, то обнаружил в кармане своей матросской курткинебольшую фляжку. Он предусмотрительно не стал вытаскивать ее из кармана, поскольку вокруг было много людей.

— Вот оно что, капитан, — подумал он. — Вы, похоже, из той породы негодяев и подлецов, которые привыкли обходить законы. Я сохраню эту вашу фляжку с виски, в которое вы, возможно, еще и добавили какой-нибудь отравы, как еще одно доказательство для суда. Однако немного позже он выяснил, что виски не было отравлено. Напротив, это было отличное, согревающее нутро виски — лучшее из того, что хранилось в баре капитана.

5


Утром произошел инцидент, который надолго отвлек Роуланда от событий минувшей ночи. Яркий солнечный свет выманил пассажиров из кают словно пчел из улья и спустя два часа обе прогулочные палубы были переполнены людьми и напоминали улицы крупного города. Матросы как обычно занимались уборкой, и Роуланд с ведром и шваброй драил окрашенный белой краской правый гакаборт[4]. Кормовая рубка надежно скрывала его от посторонних взглядов. Внезапно в узкое пространство между леерным ограждением и рубкой, смеясь и крича, вбежала маленькая девочка и ухватилась ручками за ноги моряка. Ее переполняло радостное возбуждение и девочка не могла устоять на одном месте.

— Я убезала! — воскликнула она. — Я убезала от мамы!

Роуланд вытер влажные ладони и взял малышку на руки.

— Кроха, ты должна вернуться назад. Тебе здесь не место. В наивных детских глазах искрилось веселье, и, поддавшись ему, он проделал одну из тех дурацких выходок, на какие способны только холостяки. Роуланд поднял ребенка над ограждением и сделал вид, что готов бросить девочку за борт.

—Ты ведь не хочешь отправиться к рыбам? — грозно спросил он, хотя лицо его расплылось в улыбке, столь непривычной и почти забытой. Девочка испуганно вскрикнула. И в этот момент из-за угла рубки выскочила молодая женщина. Он накинулась на Роуланда, как свирепая тигрица, выхватила ребенка и, смерив моряка испепеляющих взглядом, исчезла. Роуланд бессильно поник, грудь его тяжело вздымалась.

— Вот черт! — простонал он. — Это ее ребенок. Так могла смотреть только мать... Она замужем... Замужем!..

Когда Роуланд вернулся к работе, цвет его лица мало отличался от цвета борта, который он оттирал от грязи.

Спустя каких-то десять минут о происшедшем уже знал капитан. Чрезвычайно взволнованные мужчина и женщина сидели в его каюте и всем своим видом показывали, что ждут от капитана решительных действий.

— Так вы говорите, полковник, что вражда, которую питает к вам Роуланд, имеет давние корни?

— Этот тип был некогда отвергнутым поклонником миссис Селфридж. Это все, что я знаю. Ну и вдобавок эти его смутные намеки на месть. Моя жена абсолютно уверена в том, что он представляет угрозу для нас. Я полагаю. капитан, этого человека следует арестовать и посадить под замок.

— Капитан! — женщина говорила, словно одержимая. — Если бы вы только видели это... Он был готов бросить Миру за борт. Я чудом выхватила ее... А какая отвратительная гримаса была на его лице... О, это было ужасно!.. Я не смогу сомкнуть глаз до тех пор, пока мы не сойдем на берег...

— Прошу вас, мадам, не стоит так беспокоиться, — ответил капитан уверенным тоном. — Недавно мне стало известны кое-какие факты о прошлом этого человека — офицер, которого с позором выгнали из военно-морского флота. Это его третий рейс на моем корабле и я полагал, что готовность его работать простым матросом объясняется банальной тягой к спиртному, для удовлетворения которой ему нужны деньги. Между тем вы утверждаете, что он здесь потому, что вознамерился преследовать вас. Мог он каким-то образом узнать о вашем намерении плыть через океан на моем судне?

— Вполне! — воскликнул муж женщины. — Он наверняка может поддерживать контакт с кем-нибудь из друзей миссис Селфидж.

— Да, это так, — подтвердила она. — Я слышала, как его имя несколько раз упоминалось в разговорах.

— Тогда все ясно, — сказал капитан. — Если вы, мадам, готовы свидетельствовать против него в английском суде, я немедленно заключу Роуланда под стражу. Основание для этого — покушение на убийство.

— О да, капитан! Разумеется, я готова выступить в суде. Пока он на свободе, я не чувствую себя в безопасности.

— Что бы вы не предприняли, капитан, — заявил мрачно муж женщины, — будьте уверены, что если этот негодяй еще раз попытается приблизиться к моим близким, я просто пристрелю его как пса. И у вас будут все основания поместить под стражу меня.

— Я прослежу, чтобы он получил свое, полковник, — заверил капитан с поклоном.

Однако, он понимал, что обвинение в убийстве — не лучший способ дискредитировать человека. К тому же капитан был почти уверен, что человек, бросивший ему вызов, не опустится до убийства ребенка. Доказать в ходе судебного разбирательства обвинения такого рода чрезвычайно трудно, а вот проблем и неприятностей, связанных с оглаской, при этом не избежать. Поэтому капитан решил, что изолировать Джона Роуланда излишне, но распорядился на все время плаванья назначать его на работы в твиндек[5], куда не заглядывают пассажиры.

Роуланд, удивленный внезапным переводом в теплый твиндек, где вместо нудной уборки ему поручили непыльную работенку по подкраске спасательных кругов, сохранил достаточно бдительности, чтобы заметить, что отныне он находится под постоянным и пристальным наблюдением боцмана. Будь он более проницательным, то сообразил бы, что ему следует более явно демонстрировать признаки алкогольной и наркотической деградации. Этим он сумел бы не только успокоить встревоженное начальство, но и увеличить количество виски, которое ему исправно доставляли. Его прояснившийся взгляд и спокойный голос — результат действия целительного морского воздуха, отмеченные боцманом в четыре утра, когда Роуланд явился на первую утреннюю вахту, спровоцировали следующий диалог в штурманской рубке.

— Не беспокойтесь, это не отрава, — вполголоса сказал капитан «Титана». — Виски всегда вызывает видения, а это только ускорит процесс. Он будет видеть змей, призраков и монстров, ему будут чудится пожары и кораблекрушения. Это зелье подействует довольно скоро... Улучите момент, когда в кубрике никого не будет, и просто вылейте это в его кружку.

Во время ужина в левом носовом кубрике — к которому был приписан Роуланд — вспыхнула потасовка. О ней не стоило бы и упоминать, если бы не одна деталь — дерущиеся вышибли из рук Роуланда кружку с чаем, из которой он успел сделать не больше двух или трех глотков. Матрос заново наполнил кружку и благополучно закончил ужин. После этого он, не выказав ни малейшего желания принимать участия в обсуждении драки, забрался на койку и курил до восьми вечера, когда пришло время заступать на вахту.

6


— Роуланд, — сказал боцман, едва только новая вахтенная смена собралась на палубе, — пойдешь наблюдателем на мостик, на правый борт.

— Сейчас не моя очередь, сэр, — удивился Роуланд.

— Приказ капитана. Так что пошевеливайся.

Роуланд вполголоса выругался в свойственном матросам стиле и подчинился. Вахтенный матрос, которого он сменил на посту, отметился у старшего офицера и отбыл отдыхать. Помощник капитана подошел, чтобы произнести стандартную фразу: «Смотри в оба!», и вернулся на свой пост. Воцарилось безмолвие, свойственное ночной вахте, нарушаемое только монотонным гулом машин и неясными звуками музыки и всплесками смеха, доносящимися из театрального зала на носу судна. Дул попутный западный ветер, скорость которого приближалась к скорости движения «Титана», и на палубе установилось почти полное безветрие. А поскольку стелившийся над водой густой туман нес в себе пронизывающий холод, даже самые малообщительные пассажиры предпочли укрыться там, где было тепло, горел свет и играла музыка.

Пробили три склянки, возвещая половину десятого. Роуланд, как и положено, доложил: «Все спокойно». И был озадачен, когда первый помощник капитана подошел к нему и нарушил корабельный устав.

— Я слышал, тебе не только матросом доводилось нести вахту на мостике, Роуланд, — произнес он.

— Не знаю, как вы догадались об этом, сэр, — ответил моряк. — Я стараюсь не распространяться о своем прошлом.

— Узнал от капитана. Вы ведь рассказали ему. Полагаю, программа обучения в Аннаполисе мало чем отличается от курса Королевского военно-морского колледжа. Как вы относитесь к теории течений Мори?

— Она выглядит довольно правдоподобной... — Роуланд намеренно опустил обязательное «сэр», обращаясь к старшему по званию. - Но думаю, в большинстве случаев от нее нет никакого толку.

— Я такого же мнения о ней. А как насчет другой теории, касающейся возможности определения расстояния до ледовых масс по интенсивности падения температуры воздуха?

— Не могу сказать ничего конкретного. На подобные вычисления необходимо время. Холод и жар — противоположные вещи, но вполне могут подчиняться одним законам. Энергия излучения, интенсивность убывания которой пропорциональна квадрату расстояния. Первый помощник помолчал минуту, глядя перед собой и беззвучно шевеля губами, потом сказал: «Да, это так» и вернулся на свой пост на мостике.

«Либо у этого парня стальной организм, либо боцман ошибся кружкой», — пробормотал он себе под нос, уставившись на нактоуз. Роуланд, криво улыбаясь, проводил глазами первого помощника. «Интересно, какого дьявола ему вздумалось болтать о навигации с простым матросом? И почему это я назначен впередсмотрящим вне очереди? Имеет это отношение к той фляжке с виски, что обнаружилась в моем кармане?»

Он принялся медленно прохаживаться вдоль края мостика и мрачные думы, прерванные странным разговором, вновь вернулись к нему. «Как долго амбиции и любовь к профессии могут удерживать человека от безумия, — размышлял он, — после того, как он повстречает, обретет и потеряет свою единственную, ниспосланную провиденьем женщину? Почему потеря любви и привязанности одной из миллионов женщин оказывается сильнее всех прочих жизненных благ и способна превратить мужчину в чудовище?.. С кем она теперь? Кто ее муж?

Вероятно, он появился уже после моего изгнания. Обладая определенными физическими и душевными достоинствами, он привлек ее внимание. Ему не нужно было сходить с ума от любви к ней — шансы заполучить ее от этого только увеличивались. Он пришел на все готовое и украл мое счастье. Они верят в то, что Бог всеблаг, что существует рай, где сбываются все желания. Получается (если на миг уверовать в эту чушь), что прожив жизнь в презрении и пустоте, я за свою преданность могу рассчитывать на обладание ее бессмертной душой. Замечательно! Но люблю ли я ее душу? Обладает ли ее душа прекрасным лицом и совершенной фигурой грации? Имеет ли она такие же голубые глаза и милый голос? Сохранит ли она остроумие, элегантность и очарование? И останется ли в ней прежнее сострадание к страждущим. Ведь именно это я любил в ней... Даже если душа действительно существует, мне она безразлична. Я не хочу обладать сотканной из воздуха душой. Мне нужна земная женщина, во плоти и крови».

Он остановился у ограждения мостика, уставившись невидящими глазами в стену тумана. Последние свои мысли он произнес вслух, и первый помощник оживился и навострил уши. «Ну наконец-то, заработало», — прошептал он третьему помощнику. После чего нажал кнопку вызова капитана и дал короткий гудок, служивший сигналом боцману. И со спокойной душой вернулся к своим привычным обязанностям.

Короткий гудок — столь обыденное явление на судне, что, как правило, остается незамеченным никем из пассажиров. Но на этот раз на него отреагировал не только боцман. В одной из кают первого класса с нижней койки поднялась маленькая фигурка в ночной сорочке и принялась на ощупь искать выход. Ни один из стюардов не заметил, как она прошла по коридору, ведущему на прогулочную палубу. Маленькие босые ножки не чувствовали холода, немигающие глаза широко открыты. К тому времени, когда боцман и капитан прибыли на мостик, девочка была уже у входа в рулевую рубку.

— Они твердят о том, что Всевышний любит и хранит нас, — продолжал Роуланд, не замечая, что за ним наблюдают.

— Что он милосерден. Но зачем тогда, при всем моих недостатках, ему понадобилось наделять меня способностью любить? Зачем было сталкивать меня с Мирой Гонт? Разве это милосердно? Идея бога как первопричины не противоречит основному принципу эволюции, согласно которому развитие человечества происходит за счет существования отдельных индивидуумов. Но разве должны те, кто обречен на гибель из-за их неспособности выжить, благодарить за это бога? И любить его за это? Нет, разумеется нет! И поэтому, я не верю, что он существует. Я отрицаю это! Где доказательства его существования?! Их нет! Для объяснения всех явлений во Вселенной вполне достаточно принципа единства причины и следствия. И я принимаю его целиком и полностью... Милосердный Бог... Добрый, любящий, справедливый!.. Вы только подумайте!.. Он разразился жутким смехом, но тут же умолк, схватившись сначала за живот, а потом за голову.

— Что со мной?!.. — пробормотал он, ловя ртом воздух. — Я словно наглотался раскаленных углей... И моя голова... Она... О нет, я ослеп! Я ничего не вижу!..

Через мгновение боль ушла и его снова одолел приступ смеха.

— Что за дьвольщина происходит с якорем?! Он движется! И он... он меняет форму! Да что же это такое! Брашпиль[6], якоря, шлюпбалки — все движется, все живое!..

Открывшаяся ему картина повергла бы в ужас любой здравый рассудок, однако у Роуланда увиденное вызвало лишь новый приступ неконтролируемого веселья. Уходившее к корме леерное ограждение сомкнулось в треугольник, внутри которого копошилась различная корабельная утварь. Брашпиль превратился в чудовище, черное и угрожающее. Бочонки вспучились и стали глазами этого ужасного монстра, а якорные цепи и канаты - его бесчисленными щупальцами. Кошмарное существо тщилось вырваться за пределы треугольника из лееров. Якорные балки обернулись многоголовыми змеями, танцующими на своих хвостах, а якоря корчились и извивались, приняв форму огромных, покрытых жестким волосом гусениц. Вместо фонарей на двух белых башенках появились бледные призрачные лица. Они со злыми улыбками наблюдали за Роуландом. Вцепившись в ограждение, моряк хохотал и слезы текли по его щекам. Следившие за ним капитан, первый помощник и боцман ожидали, что он разразится очередной тирадой, однако моряк лишь продолжал смеяться. Этот звук заставил встрепенуться маленькую фигурку в белой рубашке, застывшую у подножия соединяющей прогулочную палубу и мостик лестницы. Словно влекомая смехом, она сделала шаг вперед и медленно, ступенька за ступенькой, стала подниматься вверх. Фантасмагорическая картина постепенно растворилась в белесой стене тумана, и Роуланд пришел в себя настолько, чтобы пробормотать:

— Проклятье... Они все же сумели накачать меня какой-то дрянью! А в следующий миг он уже стоял в глубине сада. Он хорошо знал это место. Впереди мерцали огни большого дома. Он был не один в этом видении. Рядом находилась молодая красивая девушка. Но она повернулась и бросилась прочь, едва только он попытался окликнуть ее...

Усилием воли он вернул себя на мостик «Титана».

— Почему именно это видение преследует меня долгие годы... — прохрипел он. — Я напился тогда... И до сих пор не могу протрезветь... Она могла спасти меня, но она предпочла отвернуться, отстраниться от меня.

Он попытался пройтись вдоль мостика, но зашатался и вцепился в ограждение. Затаившиеся неподалеку офицеры осторожно приблизились. А маленькую сомнабулическую фигурку отделяли от мостика всего несколько ступенек.

— Выживает сильнейший. — Роуланд, пошатываясь, вглядывался в туман. — Причина вызывает следствие. Эти два принципа в равной степени способны объяснить все, начиная со Вселенной и заканчивая мной. — Он поднял руку и заговорил громким голосом, словно обращался к бесплотному оппоненту, скрытому в тумане. - Каким будет финальный акт этой пьесы? По закону сохранения энергии моя нерастраченная любовь не может просто исчезнуть. Каждая ее капля будет сохранена и тщательно учтена. Но что мне с того? Где буду я сам, когда это произойдет?.. Эх, Мира, Мира! Знаешь ли ты, что потеряла?! При всем своем совершенстве, чистоте и праведности, ты хотя бы догадываешься, что натворила?.. Понимаешь ли?!.

Внезапно доски мостика, на котором он стоял, куда-то исчезли. Моряк ощутил, что парит в воздухе. Вокруг него был только серый безмолвный туман — безбрежное, бесконечное ничто, лишенное не только жизни, но даже способности как-то видоизмениться. Но ни удивление, ни страх, ни любые другие эмоции не способны были перевесить в его сердце гложущее чувство — жажду несбывшейся любви. Он не был уверен, что он все еще является самим собой — Джоном Роуландом, потому что теперь он плыл где-то далеко-далеко от земли, среди миллиардов звезд, приближаясь к самому краю Вселенной, за которой нет ничего, кроме абсолютной пустоты. И он слышал свой голос, который взывал, слабо, но довольно отчетливо. В нем словно сконцентрировалась вся безысходность его жизни - «Мира, Мира!»

И вдруг услышал ответный зов. И увидел ее — свою любовь — далеко-далеко, на другом краю света. В ее глазах была такая нежность, а в голосе — такая мольба, какие виделись ему лишь во сне. Она звала его: «Вернись, вернись ко мне». Казалось, две души взывали и не могли услышать друг друга, потому что вновь раздался отчаянный крик: «Мира! Мира, где ты!?», а в ответ прозвучало: «Вернись! Вернись ко мне!»

А потом впереди показалась слабая светящаяся точка. Точка приближалась, и он бесстрастно рассматривал ее, а когда перевел взгляд на тех двух, что взывали друг к другу, то увидел, что они исчезли. На их месте остались только две туманности, которые распались на бесчисленное множество светящихся искр. Искры заполняли пространство вокруг Роуланда и сияние их становилось все ярче и ярче.

А потом он услышал резкий нарастающий звук и, принялся вертеть головой в поисках его источника. Он развернулся и увидел бесформенный темный предмет, настолько же темнее серой пустоты вокруг себя, насколько призрачный свет был ярче ее. Предмет приближался и становился все больше и больше. И он понял, что эти свет и тьма — ничто иное, как добро и зло его жизни. Затаив дыхание, он стал всматриваться, стараясь рассмотерть, что достигнет его первым, и не почувствовал ни удивления, ни сожаления, когда понял, что тьма опережает свет. Она была все ближе и ближе и наконец полностью поглотила его...

— Что тут происходит, Роуланд?! — раздался гневный голос. Мгновенно все видения исчезли. Серое ничто превратилось в туман, призрачный свет стал луной, а тьма обернулась первым помощником капитана. Одновременно маленькая белая фигурка, которая сумела проскользнуть незамеченной мимо трех офицеров, ткнулась ему в ноги. Влекомая неким подсознательным чувством надвигающейся беды, девочка, не отдавая себе отчета, не проснувшись даже, пришла искать защиту у бывшего любовника своей матери — сильного и слабого одновременно, опозоренного, но благородного, гонимого и одурманенного наркотиками, но далеко не такого беспомощного, как могло показаться. Джона Роуланда. С лихорадочной живостью, характерной для только что проснувшегося человека, Роуланд проговорил:

— Это ребенок Миры, сэр... — наркотический дурман еще крепко держал его и голос матроса дрогнул. — Она... спит!..

Он взял на руки маленькую девочку в ночной рубашке. Та сразу же проснулась и испуганно вскрикнула. Моряк стащил с себя куртку и набросил его на озябшие плечи девочки.

— Какая еще Мира? — в голосе первого помощника читалось плохо скрываемое разочарование. — Ты, я вижу, сам заснул на посту! Прежде чем Роуланд успел что-либо ответить, из «вороньего гнезда» донесся истошный вопль:

— Лёд! Впереди лёд! — кричал впередсмотрящий. — Айсберг прямо по курсу!

Первый помощник опрометью кинулся в рубку, а капитан — к машинному телеграфу. Он даже успел послать в машинное отделение соответствующий приказ, но тут нос «Титана» начал стремительно задираться вверх. Туман расступился и стал хорошо виден покатый склон гигантской ледяной горы, возвышавшейся на волнами на несколько десятков метров. Музыка в театральном зале резко смолкла. В следующий миг вавилонское столпотворение охватило пароход. Среди отчаянных воплей и оглушительного треска рвущейся о лед стали Роуланд ясно расслышал мучительный крик женщины, доносящийся с ведущей на мостик лестницы: «Мира! Мира, где ты!? Вернись! Вернись! Вернись ко мне!»


СТРАНИЦА 1 2 3 4






Просмотров: 1329 | Добавил: Olesia | Добавлено: 17.09.2016


Всего комментариев: 0
dth="100%" cellspacing="1" cellpadding="2" class="commTable">
Имя *:
Email:
Код *:
Copyright MyCorp © 2024 Бесплатный конструктор сайтов - uCoz