| Форма входа
|
|
| МЕНЮ САЙТА |
| | Старые страницы
|
|
| Новые страницы
|
|
| Книги
|
|
| Фоторепортаж
|
|
| Здоровье
|
|
| Мой баннер |
|
| Статистика |
 Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0
|
|
17.06.2013 6.Приключения солдата Ивана Чонкина
|
13
Люшка родилась и выросла в бедной крестьянской семье. Летом батрачила,
зиму проводила безвылазно на печи, не
имея ни валенок, ни штанов. До коллективизации она не
могла стать знаменитой дояркой, поскольку полудохлая
коровенка, бывшая в хозяйстве, рекордных удоев не давала.
Когда же в результате скудного питания стала и вовсе дохлой, от нее
прекратилась всякая польза. К тому же печальному результату могла подойти и
Люшкина жизнь, но тут подоспели благостные перемены. В колхоз Люшка
записалась одной из первых. Потом дали ей бывших кулацких коров.
Правда, тех надоев, что раньше, коровы уже не давали, но по инерции
продолжали доиться обильно.
Постепенно Люшка становилась на ноги. Приобулась, приоделась, вышла
замуж за Егора, вступила в партию.
Вскоре повсюду стали выдвигать передовиков и ударников, и Люшка по всем
данным вполне подошла под эту категорию. В местной и центральной печати
появились первые заметки о Люшкиных достижениях. Но настоящий взлет ее
начался, когда какой-то корреспондент с ее слов (а может, и сам выдумал)
тиснул в газете сенсационное сообщение, что Люшка порывает с дедовским
методом доения коров и отныне берется дергать коров за четыре соска
одновременно -- по два в каждую руку. Тут-то все и началось. Выступая в
Кремле на съезде колхозников, Люшка заверила собравшихся и лично товарища
Сталина, что с отсталой прежней технологией покончено отныне и навсегда. А
на реплику товарища Сталина: "Кадры! Кадры!" обязалась обучить своему методу
всех доярок своего колхоза. "А получится ли у всех?"- лукаво спросил товарищ
Сталин. "Да ведь у каждой доярки, товарищ Сталин, по две руки",-- бойко
сказала Люшка и выставила вперед собственные ладони. "Правильно",--
улыбнулся товарищ Сталин и кивнул головой. С тех пор уже и вовсе не видели
Люшку в родном колхозе. То она заседает в Верховном Совете, то присутствует
на совещании, то принимает английских докеров, то беседует с писателем
Лионом Фейхтвангером, то получает орден в Кремле. Пришла к Люшке большая
слава. Газеты пишут про Люшку. Радио говорит про Люшку. Кинохорникеры
снимают фильмы про Люшку. Журнал "Огонек" печатает на обложке Люшкин
портрет. Красноармейцы пишут, хотят жениться.
Совсем замоталась Люшка. Прискачет на день-другой в родную деревню,
подергает корову за соски перед фотоаппаратом и дальше. Сессия в
сельхозакадемии, встреча с пи-
сателями, выступление перед ветеранами революции... И
от журналистов никакого спасения. Куда Люшка, туда и они.
Для них сама Люшка стала уже не хуже дойной коровы.
Строчат про нее статьи, очерки, песни слагают. Да и сама она, совсем
ошалев, поверила уже, что эти все журналисты только для того и созданы,
чтобы готовить ей доклады, описывать ее жизнь и фотографировать.
Возникло и ширилось так называемое мякишевское движение. Мякишевки
(появилось такое название) брали обязательства, заполонили верховные органы,
делились опытом через газеты и красовались на киноэкранах. Коров доить стало
совсем некому.
14
-- Ну что с вами делать!-- с досадой обратился к народу парторг.-- Вы
вот собрались и стоите. И думаете, что организованно стоите. А я отселя,
сверху, что-то никакой организованности не замечаю. Я замечаю только, что
каждый норовитнстать взад, чтобы потом первым бечь к магазину. И вам никому
не стыдно. Хоть бы землячку свою постеснялись.
Ведь она у нас легендарная. Лично с товарищем Сталиным. неоднократно
встречалась. А с ней корреспонденты. Они ведь могут про все написать. Я вас,
товарищ корреспондент,
-- обратился он к одному из приехавших,-- лично прошу, пропишите и
пропечатайте на весь Советский Союз. Пропишите, что в нашем колхозе народ
несознательный. Везде сознательный, а здесьснет. Пускай станет им стыдно.
Разбрелись, растянулись, как стадо, честное слово. А ну-ка давайте все в
кучу, да потеснее. И ежели вы не умеете сами по себе стоять, как положено,
то я вам скажу так: мужики все возьмитесь за руки, а бабы в середку. Вот и
стойте. Хотя так тоже плохо. А хлопать кто будет? Под руки беритесь. Теперь
другое дело.
Наведя таким образом порядок, Килин предоставил слово Люшке. Люшка
вышла вперед, помолчала немного и начала тихо и по-домашнему.
-- Бабы и мужики!-- сказала она.-- Тяжелое горе обрушилось на нас с
вами. Коварный враг напал на нашу страну без объявления войны. А ведь еще
надавно притворялись друзьями. Будучи в Москве два года назад, мне довелось
видеть ихнего Риббентропа. Правду скажу, не произвел он на меня
впечатления. Мужичонка невидный, ну навроде нашего, допустим...-- она
поискала глазами, с кем сравнить, хотя сравнение заготовила загодя...-- да
навроде Степки Фролова, ну, конечно, побашковитей. Улыбается, все на своем
шпрехен зи дейч тосты провозглашает, однако и тогда еще мне Климент
Ефремович Ворошилов сказал на ухо: "Ты, Люша, не смотри, что он такой
приветливый, на самом деле камень за пазухой ох какой держит". И теперь
часто вспоминаю я слова Климента Ефремовича и думаю, да, действительно,
камень, булыжник держали эти господа за пазухой. Бабы и мужики! Теперь,
когда случилось такое несчастье, нам больше и делать ничего не остается, как
сплотиться вокруг нашей родной партии, вокруг лично товарища Сталина. Вот
буду в Москве, увижу его, родного, разрешите сказать от вашего имени, что
все труженики нашего хозяйства все силы отдадут... да не лезь ты в глаза со
своим аппаратом,-- неожиданно, и ко всеобщему удовольствию повернулась она к
корреспонденту, снимавшему ее, вися на перилах,-- сбоку сымай. Все силы
отдадут делу повышения урожайности. Все для фронта, все для победы!-- Она
помолчала, помедлила, собираясь с мыслями. И тихо продолжила:- К вам, бабы,
обращение особое. Не сегодня завтра мужики наши, наши отцы, наши мужья, наши
братья уйдут защищать свободу. Война есть война, может, и не кажному удастся
вернуться. Но пока они будут там, мы здесь одни останемся. Трудно придется.
И робята малые, и в избе надо прибрать, и сготовить, и постирать, и за своим
огородом приглядеть, и о колхозном деле не забывать. Хотим мы того или нет,
а теперича кажной за двоих, за троих придется работать. И за себя, и за
мужиков. И мы это должны выдюжить и выдюжим. Мужики! Идите на фронт,
выполняйте свой мужеский долг, защищайте нашу Родину от супостатов до
последнего. А насчет нас не беспокойтесь. Мы вас заменим...
Люшка говорила просто, доходчиво, и стоявшие внизу то плакали, то
улыбались сквозь слезы. Да и сама Люшка несколько раз приложила платочек к
глазам. А потом вместе
со своими корреспондентами села в "эмку" и, подняв пыль
столбом, укатила в свои высокие сферы.
После митинга, как было обещено, поделили соль, спички и мыло. Своя
доля досталась и Нюре: полкуска мыла, кулек соли да спичек два коробка.
Домой она вернулась -- уже вечерело. Чонкин сидел у окна и при помощи шила и
суровой нитки (дратвы не было) пытался привести в порядок ботинки.
-- Вот,-- Нюра выложила на стол свою добычу.-- Дали.
Чонкин взглянул без интереса.
-- Может, завтра все же приедут,-- сказал он со вздохом.
-- Кто?-- спросила Нюра.
-- Кто, кто,-- рассердился Чонкин.-- Война идет, а я тут... Нюра ничего
не сказала. Достала из печки гороховый суп, донесла до стола и расплакалась.
-- Ты чего?-- удивился Чонкин.
-- Что ж это ты так на войну-то рвешься?-- сквозь слезы сказала Нюра.--
Да неужто ж тебе там будет лучше, чем у меня?
15
Гладышеву не спалось. Он таращил во тьму глаза, вздыхал, охал и ловил
на себе клопов. Но не клопы ему спать мешали, а мысли. Они вертелись вокруг
одного. Своим глупым вопросом на митинге Чонкин смутил его душу, пошатнул
его, казалось бы незыблемую веру в науку и научные авторитеты. "Почему
лошадь не становится человеком?" А в самом деле, почему?
Прижатый Афродитой к стене, он лежал, думал. Действительно, каждая
лошадь работает много, побольше
любой обезьяны. На ней ездят верхом, на ней пашут, возят
всевозможные грузы. Лошадь работает летом и зимой по многу
часов, не зная ни выходных, ни отпусков. Животное,
конечно, не самое глупое, но все же ни одна из всех
лошадей, которых знал Гладышев, не стала еще человеком. Не
находя сколь-нибудь удобного объяснения такой загадке
природы, Гладышев шумно вздохнул.
-- Ты не спишь?-- громким шепотом спросила Афродита.
-- Сплю,-- сердито ответил Гладышев и отвернулся к стене.
Только стал одолевать его сон, как проснулся и заплакал Геракл.
-- Ш-ш-ш-шшш-шш,-- зашикала на него Афродита и, не вставая, стала
качать с грохотом люльку. Геракл не унимался. Афродита спустила ноги с
кровати, вынула Геракла из люльки и дала ему грудь. Ребенок успокоился и
зачмокал губами. Кормя его, Афродита одной рукой возилась в люльке, должно
быть, меняя пеленки. Но когда она опять положила его в люльку, Геракл снова
заплакал. Афродита трясла люльку и напевала:
Баю-баюшки-баю
Спи, Геруша, на краю...
Дальше слов она не знала и до бесконечности повторяла одно и то же:
Баю-баюшки-баю
Спи, Геруша, на краю...
Наконец ребенок уснул. Затихла Афродита, стал засыпать и хозяин дома.
Но только он закрыл глаза, как совершенно
явственно услышал, как открылась наружная дверь. Гладышев
удивился. Неужто он, ложась спать, не запер ее? А если
даже и так, то кто бы это мог в столь поздний час, видя,
что в окнах нет света, беспокоить людей? Гладышев насторожился. Может,
померещилось? Нет. Кто-то прошел через се-
ни, теперь впотьмах шарил по коридору. Шаги приближались, и вот уже со
скрипом растворилась и дверь в комнату. Гладышев приподнялся на локте,
напряженно вглядываясь в темноту, и, к своему великому удивлению, узнал в
вошедшем мерина по кличке Осоавиахим. Гладышев потряс головой, чтобы прийти
в себя и убедиться, что все это ему не чудится , но все было действительно
так, и Осоавиахим, который был был хорошо знаком Гладышеву, ибо именно на
нем Кузьма Матвеевич обычно возил на склад продукты, собственной персоной
стоял посреди комнаты и шумно дышал.
-- Здравствуйте, Кузьма Матвеич,-- неожиданно сказал он человеческим
голосом.
-- Здравствуй, здравствуй,-- сознавая странность происходящего,
сдержанно ответил Гладышев.
-- Вот пришел к тебе, Кузьма Матвеич, сообщить, что теперя стал я уже
человеком и продукты более возить не буду.
Мерин почему-то вздохнул и, преступая с ноги на ногу, стукнул копытом
об пол.
-- Тише, тише,-- зашикал Гладышев,-- робенка разбудишь.-- Пододвинув
слегка Афродиту, он сел на кровати и, чувствуя необыкновенную радость от
того, что ему,нможет быть, первому из людей, пришлось стать свидетелем
такого замечательного феномена, нетерпеливо спросил:
-- Как же тебе удалось-то стать человеком, Ося?
-- Да оно вишь как получилось,-- задумчиво сказал Осоавиахим,-- я в
последнее время много работал. Сам знаешь, и продукты возил со склада, и
навозом не брезговал, и пахать приходилось -- ни от чего не отказывался, и
вот в результате кропотливого труда превратился я, наконец, в человека.
-- Интересно,-- сказал Гладышев,-- это очень интересно, только на ком я
теперь буду продукты возить?
-- Ну уж это дело твое, Кузьма Матвеич,-- покачал головой мерин,--
придется подыскать замену. Возьми хотя бы тюльпана, он еще человеком не
скоро станет.
-- Почему ж так?-- удивился Гладышев.
-- Ленивый потому что, все норовит из-под палки. Пока его не ударишь, с
места не стронется. А чтоб человеком стать, надо бегать, знаешь, как?
Ого-го-го!-- он вдруг заржал, но сразу спохватился.-- Извини, Кузьма
Матвеич, дают еще себя знать лошадиные пережитки.
-- Ничего, бывает,-- простил Кузьма Матвеевич.-- Ну, а интересно мне
знать, что ты теперь предполагаешь делать?
В колхозе останешься или как?
-- Навряд,-- вздохнул Осоавиахим.-- Мне тут теперь с моим талантом
далать нечего. Подамся, пожалуй, в Москву,
профессорам покажусь. Может, с лекциями буду выступать.
Эх, Кузьма Матвеич, жизнь для меня теперя только лишь начинается,
женился бы, детишек нарожал для дальнейшего прогресса науки, да вот не могу.
-- Почему же?
-- Еще спрашиваешь,-- горько усмехнулся Осоавиахим.-- Ты же сам восемь
лет назад мне чего сделал? Лишил необходимых для продолжения рода частей
организма.
Неудобно стало Гладышеву. Он смутился и даже как будто бы покраснел,
хорошо, что темно и не видно.
-- Извини, друг, Ося,-- сказал он искренне.-- Если б же ж я знал, что
ты человеком станешь, да нешто я бы позволил. Я-то думал, конь он и есть
конь. А кабы ж я знал...
-- Кабы знал,-- передразнил Осоавиахим.-- А конь-то что? Разве ж не
живое существо? Разве ж у него можно отнимать последнюю радость? Мы ж в кино
не ходим, книжек не читаем,
только одно и остается, а ты ножом...
Насторожился Гладышев. Что-то не то говорит этот Осоавиахим. Еще не
успел человеком стать, а уже критикует. Достижение, конечно, значительное с
биологической точки зрения, но если придать этому делу политическую окраску,
то превратиться лошади в человека еще полдела. Главное, в какого человека --
в нашего или не нашего? И, проявив должную бдительность, задал Гладышев
мерину вопрос, что называется, "на засыпку":
-- А вот ты мне скажи, Ося, ежели тебя, к примеру, на фронт возьмут, ты
за кого воевать будешь -- за наших или за немцев?
-- Мне, Кузьма Матвеич, на фронт идтить никак невозможно.
-- Почему же это тебе невозможно?-- вкрадчиво спросил Гладышев.
-- А потому,-- рассердился мерин,-- что мне на спусковой курок нажимать
нечем. У меня пальцев нет.
-- Вот оно что!-- хлопнул себя по лбу Гладышев и проснулся.
Открыл глаза, никак не может понять, куда же девался мерин. Обстановка
в комнате прежняя, и он, Гладышев, лежи
на своей кровати на пуховой перине, придавленный Афродитой
к самой стене. Навалилась она на него всей тяжестью,
причмокивает, посвистывает во сне, да с таким аппетитом,
что даже противно. Жарко, душно. Гладышев двинул жену
плечом -- не сдвинул. Двинул второй раз -- с тем же успехом.
Рассердился, уперся в стену руками и ногами и так толкнул
Афродиту задом, так она чуть с кровати не свалилась
вскочила.
-- А? Что?-- ничего не может понять.
-- Слышь, Афродита?-- шепотом спросил Гладышев,-- а куды мерин-то
подевался?
-- Какой мерин?-- Афродита трясла головой, пытаясь прийти в себя.
-- Да мерин же, Осоавиахим,-- досадовал Гладышев на непонятливость
супруги.
-- О, господи!-- пробормотала Афродита.-- Болтает бог знает что. Мерина
какого-то выдумал. Спи себе.
Она перевернулась на живот, уткнулась в подушку и тут же уснула снова.
Гладышев лежал, тараща глаза в потолок. Сознание постепенно
возвращалось к нему, и наконец, он понял, что мерин приходил к нему во сне.
Гладышев был грамотным человеком. Он читал книгу "Сон и сновидения", которая
помогла ему дать его сегодняшнему сну правильную оценку. "Вчера наслушался
от Чонкина глупостей, вот и приснилось",
-- думал он про себя. Но какая-то странная мысль, не выражавшаяся
словами, сверлила его и мучила, он никак не мог понять, что это значит.
Заснуть больше не мог. Лежал, ворочался, а как только за окном едва
забрезжило, перелез через Афродиту и задумчиво стал натягивать на себя
кавалерийские галифе.
В это утро Нюра проснулась раньше Ивана, еще затемно. Поворочалась,
поворочалась, делать нечего, решила вста-
вать. Корову доить было рано, надумала до свету сходить
на речку за водой. Взяла ведра и коромысло, открыла дверь
и обмерла -- на крыльце кто-то сидит.
-- Кто это?-- спросила она с испугом и дверь на всякий случай притянула
к себе.
-- Не бойся, Анна, это я, Гладышев.
Нюра удивилась, приоткрыла дверь снова.
-- Чего это ты сидишь тут?
-- Да так,-- неопределенно ответил Гладышев.-- Твой еще не проснулся?
-- Куды там,-- засмеялась Нюра,-- спит, как сурок. А чего?
-- Дело есть.-- Гладышев уклонился от прямого ответа.
-- Может, разбудить?-- Нюра уважала соседа, как ученого человека, и
считала, что он по зряшному делу беспокоить не станет.
-- Да нет, не стоит.
-- А чего ж не стстоит? Я разбужу. Пущай встает. А то как ночь, так на
войну рвется, а как утро -- не добудишься.
Гладышев особо не возражал, потому что соображение, которое он хотел
сообщить своему другу, хотя и не носило
важного характера, однако было таким, которое трудно
держать при себе.
Через минуту на крыльцо вышел Чонкин в кальсонах.
-- Звал, что ли?-- спросил он, почесываясь и зевая.
Гладышев медлил. Он подождал, пока Нюра возьмет ведра и отойдет на
приличное расстояние, и только после этого, смущаясь, что поднял человека
из-за такой малости, неуверенно заговорил:
-- Вот ты вчерась насчет лошади спрашивал.
-- Насчет какой лошади?-- не понял Иван.
-- Ну вообще, почему, мол, она человеком не стала.
-- А-а,-- Иван вспомнил, что в самом деле вчера был какойто такой
разговор.
-- Так вот,-- с гордостью сообщил Гладышев.-- Я понял, почему лошадь не
становится человеком. Она не становится
человеком, потому что у ней пальцев нет.
-- Эка, удивил,-- сказал Чонкин.-- Это я с малых лет знаю, что у лошади
нет пальцев.
-- Да я тебе не о том. Я говорю не то, что у ней нет пальцев, а то, что
она не становится человеком, потому что у нее нет пальцев.
-- А я тебе говорю -- это всем известно, что у лошади нет пальцев.
Тут они заспорили, как часто люди спорят между собой, доказывая один
одно, а другой другое, не пытаясь понять собеседника, и чуть было даже не
разругались, но на крыльцо своей избы вышла в нижнем белье Афродита и
позвала мужа завтракать. Не доспорив, Кузьма Матвеевич пошел домой. На столе
стояла шипящая еще только с жару яичница с салом. Гладышев придвинул к себе
сковородку, сел на лавку и тут же почувствовал под задом что-то не то чтобы
острое, но твердое и неровное. Он вскочил и обернулся. На лавке лежала
лошадиная подкова.
-- Что это?-- строго спросил он, показывая подкову жене.
-- А откуль мне знать?-- она пожала плечами.-- Вон у порога валялась. Я
сперва хотела выбросить, а потом
подумала, может, нужна...
Договорить ей не удалось. Гладышев схватил подкову, выскочил из-за
стола и как был в расхристанной рубашке кинулся вон из дома.
Еще издалека заметил он возле конюшни скопление народа, здесь в числе
прочих были председатель Голубев, парторг
Килин, оба бригадира и конюх Егор Мякишев.
-- Что тут происходит?-- поинтересовался Гладышев.
-- Лошадь убегла,-- пояснил Мякишев.
-- Какая лошадь?-- похолодел в догадке Гладышев.
-- Осоавиахим.-- Конюх досадливо сплюнул.-- Мы тут наметили, каких
лошадей в армию сдавать и его тоже, а он ночью сломал загородку и ушел. А
может, цыгане украли.
-- Может быть,-- поспешил согласиться Гладышев.
16
Подполковник Опаликов стоял, разведя в стороны руки и ноги, в ожидании,
пока инженер полка Кудлай и два старших техника наденут на него парашют.
Опаликов хмурился. Через несколько минут ему предстоит поднять полк в воздух
и направить в район Тирасполя согласно приказу. Маршрут выверен, вычерчен,
инструктаж с летным составом проведен.
Командиры эскадрилий доложили о готовности к взлету. Тирасполь так
Тирасполь, думал Опаликов. Какая разница, где тебя собьют? А ведь собьют,
никуда не денешься. Не
нашим "ишакам" с "мессерами" тягаться. Ладно, говорил он самому себе,
дело не в этом. Тридцать четыре года прожил, и хватит. Некоторым и столько
не удается. Кое-что повидал. Но Надька, Надька... При мысли о жене
настроение еще больше испортилось. "Я тебя буду ждать",-- сказала она. Как
бы не так. Будет ждать в чужой постели. Сука! Другие бабы, когда услышали о
войне, рыдали. А она хоть бы одну слезинку из себя выдавила. Небось даже
рада. Муж на фронт, ей -- полная свобода. Да у нее и раньше этой свободы
хватало. Перетаскала на себя всех, кого только могла. Другой раз идешь по
городку, и стыдно. Кажется, все на тебя пальцем указывают. Вот он идет,
командир полка. Взялся полком командовать, а со своей собственной женой не
может управиться. В армии все на виду. Хуже, чем в деревне. Все все про всех
знают. И про тот случай, когда она с интендантом на складе вещевого
снабжения, на старых шинелях... До чего опуститься! Ведь хотел ее тогда
застрелить, пистолет из кобуры вынул... Рука не послушалась. Хотя, конечно,
сам во всем виноват. Как говорит Кудлай, "бачилы очи, шо купувалы"... Видно,
уж такая у нее натура. Ненасытная тварь. Ну и задерись она в доску, думал
подполковник Опаликов, когда в мотоциклетной коляске подъехал Пахомов.
-- Товарищ подполковник...-- Пахомов, выскочив из коляски, кинул руку к
виску.
-- Ну что у тебя?-- перебил Опаликов, приподымая ногу, чтобы Кудлаю
было удобнее продеть и обернуть лямку
парашюта.
-- Погрузка аэродромного оборудования в эшелон закончена.
-- доложил Пахомов.-- Дня через четыре, думаю, и мы до Тирасполя
доберемся.
-- Ну-ну,-- сказал Опаликов и, подсаживаемый инженером, полез на
крыло.-- Так мы тебя там и будем дожидаться в
Тирасполе.
Он сел в кабину, поерзал, устраиваясь поудобней. Положил планшет на
колени, еще раз мысленно прошел первую
часть маршрута. Взлет. Сбор в зоне ожидания. Затем курс
двести пятьдесят семь и четыре градуса поправки на ветер.
После прохождения контрольного пункта на двенадцать градусов поворот
влево. Все нормально, все правильно,
только вот Надька... Опаликов поднял голову.
Пахомов все еще стоял возле самолета, переминался с ноги на ногу.
-- Ну что еще, Пахомов? -- обратил на него внимание командир полка.
-- Да вот не знаю, как с Чонкиным быть,-- неуверенно сказал комбат.
-- С каким еще Чонкиным? -- недоуменно поднял брови Опаликов.
-- С красноармейцем, который у аварийной машины.
-- А-а.-- Опаликов поставил ноги на педали, проверил легкость хода
рулей и элеронов, включил тумблер зажигания.
-- Его разве до сих пор не сменили?
-- Да нет же,-- сказал Пахомов.-- И машина там.
-- Это не машина,-- махнул рукой Опаликов,-- это гроб. А Чонкин этот
что там делает?
-- Стоит,-- пожал плечами Пахомов.-- Говорят, вроде даже женился.
Он улыбнулся, не зная, как выразить свое отношение к поступку бойца.
-- Женился?-- ахнул Опаликов. Это в мозгу его никак не укладывалось.
Тут с женой, которая есть, не знаешь что делать.
-- Ну, раз женился, пусть живет,-- решил он.-- Не до него. Кудлай!--
закричал он инженеру.-- Передай по полку, чтоб
запускали моторы.
Судьба Чонкина была решена.
17
-- Я щи поставлю варить, а ты поди пригони корову.-- Сунув голову в
печь, Нюра шумно раздувала огонь.
-- Сейчас.-- Чонкин драил зубным порошком пуговицы на гимнастерке, и
идти ему никуда не хотелось.
-- Русский час -- шестьдесят минут,-- заметила Нюра.-- Пуговицы можно
опосля почистить.
Она только что с полной сумкой притащилась из Долгова, разнесла почту,
устала и теперь была недовольна тем, что
Чонкин не приготовил обед.
Чонкин отложил в сторону гимнастерку и щетку, подошел к Нюре сзади и
ухватился за нее сразу двумя руками.
-- Иди, иди,-- Нюра недовольно вильнула задом.
Некоторое время они препирались. Чонкин ссылался на раннее время, на
боль в пояснице, ничего ему не помогло -- пришлось в конце концов уступить.
Во дворе он поиграл с Борькой, на улице поговорил с бабой Дуней, затем
с сидевшим на завалинке дедом Шапкиным и наконец добрался до конторы, где
увидел большую толпу, состоящую в основном из баб. Мужиков было всего-то
Плечевой, счетовод Волков и еще один, Чонкину не знакомый.
Другие -- на фронте. В первую же неделю войны чуть не всех загребли
подчистую. Собравшиеся молча смотрели на громкоговоритель, в котором что-то
потрескивало.
-- Чего стоите?-- спросил Иван Нинку Курзову.
Но Нинка ничего не ответила, только приложила палец к губам. И тут же в
динамике кто-то покашлял, и голос с заметным грузинским акцентом тихо
сказал:
-- Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К
вам обращаюсь я, друзья мои!
Чонкин вздохнул и замер, не спуская с динамика глаз. Динамик снова
покашлял, потом в нем что-то забулькало,
как будто тот, кто стоял где-то у микрофона, лил воду или
давился в рыданиях. Это бульканье длилось долго и произвело на
слушателей гнетущее впечатление. Но вот оно кончилось, и тот же голос с
акцентом негромко и рассудительно продолжал:
-- Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину,
начатое 22 июня, продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной
Армии, несмотря на то,
что лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже
разбиты и нашли себе могилу на полях сражения, враг продолжает лезть
вперед, бросая на фронт новые силы. Гитлеро-
вским войскам удалось захватить Литву, значительную часть Латвии,
западную часть Белоруссии, часть Западной Украины. Фашистская авиация
расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам
Мурманск, Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь.
Над нашей Родиной нависла серьезная опасность...
Баба Дуня, стоявшая позади Чонкина, всхлипнула. Задергала губами Нинка
Курзова, несколько дней назад
отправившая мужа на фронт. Зашевелились, зашмыгали носами
и остальные.
Чонкин слушал слова, произносимые с заметным грузинским акцентом,
глубоко верил в них, но не все мог понять. Если лучшие дивизии врага и
лучшие части его авиации разбиты и нашли себе могилу, то стоит ли так
беспокоиться? Худшие части и дивизии разбить еще легче. Кроме того,
непонятно было выражение "нашли себе могилу на полях сражений". Почему они
не искали ее в другом месте? И кто эту могилу для них вырыл? И Чонкину
представилось огромное количество людей, которые в поисках могилы ходят по
неизвестным полям. Ему на какое-то мгновение даже стало жалко этих людей,
хотя он хорошо знал, что жалеть их нельзя. Размышляя таким образом,
пропустил он многое из того, что говорил оратор, и теперь поднял голову,
чтобы уловить нить.
-- Красная Армия, Красный Флот и все граждане Советского Союза должны
отстаивать каждую пядь советской земли,
драться до последней капли крови за наши города и села,
проявлять смелость, инициативу и сметку, свойственные
нашему народу...
Все слушали, качали головами, и Чонкин тоже качал. Он готов был
драться, но не знал, с кем и как. Когда забирали на фронт мужиков,
военкоматский капитан сидел на крыль-
це конторы, разговаривал с председателем. Чонкин подошел к
нему, обратился по всей форме, так, мол, и так, а тот не
дослушал толком, да как гаркнет: "Вы на посту стоите? А
кто давал вам право покидать пост? Кругом! На пост бегом
марш!" Вот и весь разговор. А Сталин, он бы так не сказал,
он умный, может понять и войти в положение. Не зря народ
его любит. И поет хорошо. "Валенки, валенки". Только
почему женским голосом? Песня кончилась, раздались
аплодисменты.
-- Вот здорово!-- услыхал Чонкин сзади. Он вздрогнул и обернулся. Тайка
Горшкова, поигрывая бичом и раскрыв рот,
смотрела на радио. Теперь она была пастухом после того,
как Лешку Жарова забрали на фронт.
Чонкин осмотрелся и, не увидев больше никого, снова уставился на Тайку.
-- Здорово, говорю, Русланова поет,-- повторила Тайка.
-- Ты что, коров уже пригнала?-- удивился Чонкин.
-- Давно уж. А чего?
-- Да так, ничего.
Удивляясь тому, как это он прозевал момент, когда пригнали коров,
Чонкин пошел к дому. Корова, конечно, пришла домой своим ходом, уж чего, ч
его, а дорогу
знает. Но все же чудно так получилось, что он задумался и не заметил,
как разошлись люди. Впрочем, они даже как будто и не разошлись, а вон все
стоят в том же составе. Только почему-то в другом месте. Как будто возле
избы Гладышева.ГДа, точно, так и есть.
-- Чего стоите?-- спросил Чонкин, опять же у Нинки Курзовой. Нинка
обернулась и посмотрела на Чонкина как-то
странно, так странно, как-будто с ним что-то случилось. А
вслед за Нинкой и все остальные стали воротить головы в
сторону Чонкина и смотреть на него с ожиданием чего-то.
Чонкин смешался, не понимая в чем дело, стал сам себя
оглядывать, не вымазался ли. Тут из толпы вынырнул
Плечевой и пошел на Чонкина с распростертыми объятиями.
-- Ваня, друг, что же ты тут стоишь?-- закричал он.-- Иди быстрей, чего
покажу. Тут такое кино получается.-- Он взял Чонкина за руку и повел сквозь
толпу, которая охотно расступалась. Чонкин посмотрел и глазам своим не
поверил. Замечательный огород, созданный каждодневным трудом и гением
Гладышева, являл собой картину страшного опустоше-
ния. Он был изрыт и истоптан с такой тщательностью, какбудто через него
прошло стадо слонов.
Только кое-где торчали из земли истерзанные охвостья бывшего пукса и
один-единственный, чудом сохранившийся куст пышно зеленел на фоне всеобщего
разрушения.
Виновница всего происходящего корова Красавка, должно быть, оставила
этот куст на закуску и сейчас, стоя среди огорода, тянулась к нему и должна
была бодотронуться, но хозяин огорода держал ее за рога, исполненный
отчаяния,
слепой злобы и решимости спасти хотя бы этот жалкий
остаток созданного им чуда.
Словно тореодор, стоял Гладышев перед коровой, широко расставив ноги в
пыльных брезентовых сапогах. Пытаясь побороть этого варвара, он напрягал
окаменевшие мышцы.
Тут же, хватая Гладышева за рукав, безутешно рыдала Нюра.
-- Матвеич,-- заливалась она слезами,-- отдай корову. Ну, пожалуйста.
Ну что ты с ней будешь делать?
-- Зарежу!-- мрачно сказал Гладышев.
-- Ой, господи!-- причитала Нюра.-- Она ж у меня одна, Матвеич. Отдай!
-- Зарежу!-- твердил свое Гладышев и тащил корову в сарай. Корова
упиралась и тянулась к оставшемуся кусту пукса. На крыльце, равнодушная ко
всему, Афродита кормила грудью Геракла. Чонкин, не зная, что делать,
растерянно оглянулся.
-- Ну что ж ты, Ваня, стоишь?-- ободряюще улыбнулся ему Плечевой.--
Спасай скотину. Ведь зарежет. Чикнет ножом, и привет.
Плечевой подмигнул стоявшему рядом счетоводу Волкову. Не хотелось
Чонкину ввязываться в это дело. Но Гладышев
уперся, а Нюра плачет. Иван нехотя просунул голову между жердями в
заборе.
-- Ой!-- взвизгнул тонкий женский голос. Это была Зинаида Волкова, жена
счетовода.-- Ой, бабы, счас будет, убивство.
Увидев Чонкина, Нюра осмелела и перешла к активным действиям.
-- Ирод проклятый!-- закричала она и вцепилась своему врагу в красное
правое ухо.
-- Ах, так!-- возмутился Гладышев и толкнул Нюру ногой в живот.
Нюра упала в борозду и завыла в голос.
Чонкин подошел к Нюре, наклонился и увидел, что ничего страшного не
случилось. Нюра живая и даже не раненая.
-- Чего ревешь?-- рассудительно сказал он, помогая Нюре подняться и
отряхивая на ней платье.-- Никто тебе ничего не сделал. Ну толкнул Кузьма
Матвеевич маленько, так его тоже можно понять. Любому бвло б обидно.
Старался человек все лето,а тут эвон какое дело. Уж ты, Кузьма Матвеевич,--
повернулся он к соседу,-- извини за ради бога, у ней нет
в голове соображения, что это твое, а это чужое, как увидит чего
зеленое, так и жрет. Нюрка позавчера повесила на забор зеленую кофту, так
она и ее слопала, один только левый рукав остался. Ух ты, вражина!--
замахнулся он кулаком на корову.-- Пусти-ко, сосед, я ее сейчас так накажу,
что больше в чужой огород не полезет.
С этими словами Чонкин положил руки поверх гладышевских на рога
Красавки.
-- Отойди,-- сказал Гладышев и пихнул Чонкина плечом.
-- Да нет уж, не отойду,-- сказал Чонкин и толкнул соседа ответно.-- Уж
ты, Кузьма Матвеич, корову-то отдай, а мы с Нюркой тебе за огород чего ни то
да заплатим.
-- Дурак!-- сказал Гладышев со слезами на глазах.-- Чем можешь ты
оплатить научный подвиг? Я же хотел вырастить гибрид мирового значения --
картофель с помидором.
-- Отдадим,-- заверял Чонкин,-- ей-богу, отдадим. И картошку, и
помидоры. Какая тебе разница, вместе оно
выросло или не вместе.
Он продолжал теснить упрямого соседа плечом и уже полностью овладел
одним рогом. Теперь они тащили корову в разные стороны, что ей было легче
перенести в результате
равнодействия сил.
Надвигалась решающая минута. Чонкин пихал Гладышева левым плечом,
Гладышев отвечал ему правым.
Толпа, налегая на забор, затаила дыхание. Афродита, переменив грудь,
продолжала кормить Геракла. Было тихо. Только слышалось тяжелое сопение
воюющих сторон и равно-
душные вздохи коровы, которой по-прежнему хотелось откусить этот
симпатичный куст неразвившегося гибрида.
В толпе молчали, напряженно ожидая дальнейшего развития событий.
-- Слышь, армеец, а ты ему в глаз,-- неожиданно громко посоветовал
Плечевой.
Кто-то громко хихикнул, но тут же смолк.
-- Ой, бабы, закрывай глаза, сейчас будет убивство!-- пронзительно
закричала Зинаида Волкова
Ее муж, стоявший неподалеку, начал скозь толпу пробираться к жене.
-- Будет убивство, будет убивство, будет убивство,-- лихорадочно,
словно твердя заклинания, бормотала она.
Наконец, счетовод добрался до жены, отодвинул, освобожда себе
пространство, Нинку Курзову, не торопясь, обстоятельно размахнулся и
единственной своей рукой врезал Зинаиде такую оплеуху, что без посторонней
поддержки она вряд ли удержалась бы на ногах. Зинаида, молча схватившись
обеими руками за щеку, стала вылезать из толпы, а счетовод, повернувшись к
Плечевому, спокойно объяснил свой поступок:
-- Сколько раз говорил ей: "Не лезь, куды не просют". Вот ведь когда
Колька Курзов с клюквинским Степкой подрались, тоже так смотрела да ахала, а
ее в свидетели записали. Так судья когда вызвал ее к столу, она сразу в
обморок, и насилушки откачали.
-- А ты ее совсем пришиби,-- весело посоветовал Плечевой.-- Чтоб и в
суд звать некого было.
-- Убили!-- выбравшись наконец из толпы, не своим голосом завопила
Зинаида и, по-прежнему двумя руками держась за щеку, рванулась вдоль по
деревне.
Обернувшись на ее крик, Чонкин и Гладышев одновременно ослабили пальцы.
Корова это почувствовала, мотнула головой, и противники, не ожидавшие такого
коварства, повалились в разные стороны.
Не дожидаясь другого случая, корова мимолетным движением смахнула под
самый корень последний куст необыкно-
венного гибрида и не спеша задвигала челюстями.
Гладышев, поднявшись на четвереньки, как завороженный, следил за
коровой.
-- Матушка!-- страстно простер он к ней руки и на коленях пошел
вперед.-- Солнышко, отдай, пожалуйста!
Причмокивая, вздыхая и настороженно глядя на Гладышева, корова
отступила назад.
-- Отдай!-- Гладышев, не вставая с колен, тянулся к коровьей морде. В
какой-то момент из раскрывшейся пасти мелькнул на мгновение измочаленный
хвостик пукса, Гладышев
рванулся к нему, но корова в этот же самый момент сделала
глубокое глотательное движение , и последний куст
замечательного гибрида навсегда исчез в ее бездонном
желудке. Поборов секундное оцепенение, Гладышев вскочил
на ноги и с диким воем кинулся к себе в избу.
Тут поднялся с земли и Чонкин. Ни на кого не глядя, отряхнул он от пыли
брюки,оодной рукой взялся за рог, а
другую сжал в кулак и изо всей силы ударил корову по
морде. Корова дернула головой, но особо не сопротивлялась,
и Чонкин потащил ее в сарай, крикнув Нюре, чтобы побежала
вперед открыть ворота.
-- И это все,-- с сожалением сказал Плечевой, но ошибся. В это время на
крыльцо встрепанный, с безумными глазами
выскочил Гладышев. В руках он держал берданку шестнадцатого калибра. В
толпе ахнули.
-- Я говорила, будет убивство,-- послышался голос Зинаиды, вернувшейся
как раз вовремя.
Гладышев вскинул берданку и навел на Чонкина.
-- Ваня!-- отчаянно вскрикнула Нюра.
Чонкин обернулся. Он стоял, вцепившись пальцами в коровьи рога, и
смотрел прямо в наведенный на него ствол берданки. Он словно оцепенел, не в
силах сдвинуться с места. "Попить бы",-- мелькнула глупая мысль. Чонкин
облизнул губы.
Сухо щелкнул курок, словно сломали ветку. "Все",-- подумал Чонкин. Но
почему ему не больно? Почему он не падает? Почему Гладышев снова взводит
курок? Снова щелчок.
И вдруг раздался громкий, трезвый и рассудительный голос Афродиты:
-- Дурачок ты, дурачок! Куды стреляешь? И чем стреляешь? Ты ж весь
порох давно извел на удобрение.
По толпе прошел шум. Гладышев еще раз взвел курок, заглянул в ствол и,
убедившись, что там пусто, грохнул ружье о землю, сел на крыльцо и, обхватив
голову руками,
горько заплакал.
Чонкин все еще стоял, вцепившись пальцами в рога, словно приклеился.
Нюра положила руку ему на плечо.
-- Пойдем, Ваня,-- сказала она ласково.
Он отрешенно смотрел на Нюру, не понимая, чего она хочет.
-- Домой, говорю, пойдем!-- крикнула Нюра словно глухому.
-- А, домой.-- Он помотал головой, возвращаясь к сознанию
происходящего. Они взялись, он -- за один рог, Нюра -- за другой, и потащили
прочь корову, которая, насытясь, вполне присмирела.
А на крыльце плакал Гладышев. Он плакал громко, в голос и, оголив
покрытый белесой шерстью живот, утирался подолом изодранной майки.
Чонкин не выдержал и, бросив корову и Нюру, вернулся к поверженному
врагу.
-- Слышь, что ли, сосед,-- сказал он, дотронувшись носком своего
ботинка до сапога Гладышева.-- Ты это... ничего, ты больно не переживай. Я,
это, война кончится, на тот год билизуюсь и тогда пухсом этим и твой огород
засодим, и Нюркин.
В знак примирения он дотронулся до плеча Гладышева. Гладышев дернулся,
зарычал, схватил протянутую руку и
хотел укусить, но Чонкин вовремя вырвался и отскочил.
Стоя в отдалении, он смотрел на селекционера с опаской и жалостью, не
зная, как дальше быть.
Подошла и накинулась на Чонкина Нюра:
-- Ах ты, горе луковое, да кого ж ты уговариваешь и кого жалеешь? Он
тебя жалел, когда из ружья целил? Он
тебя убить хотел!
-- Ну так что ж, что хотел,-- сказал Чонкин.-- Вишь,
человек в расстройстве каком. Ты уж, Матвеич, не это
самое...-- он переступал с ноги на ногу, но приблизиться
не решился.
18
В воскресенье на колхозном рынке города Долгова был задержан пожилой
человек, торговавший хромовыми голени-
щами. Дело было не только в том, что он торговал голенищами, и уж
совсем не в том, что хромовыми. Дело в том,
что на вопрос, как его фамилия, человек этот сказал такое, что Климу
Свинцову, отправленному на рынок для выяс-
нения злостных распространителей ложных слухов, ничего не оставалось
делать, как взять старого наглеца за то место, которое в народе обыкновенно
называют шкиркой, и отвести Куда Надо. Тем более, что именно там, Где Надо,
Свинцов как раз и состоял на службе, он был сержантом. У читателей из
далеких галактик, которым не знакомы наши земные порядки, может возникнуть
законный вопрос: что значит Куда Надо и Где Надо? Кому надо и для чего? По
этому поводу автор дает следующее разъяснение. В давние, описываемые автором
времена, повсеместно существовало некое Учреждение, которое было не столько
военным, сколько
воинственным. На протяжении ряда лет оно вело
истребительную войну против собственных сограждан, и вело с непременным
успехом. Противник был многочислен, но безоружен -- эти два постоянно
действующих фактора делали победу внушительной и неизбежной. Карающий меч
Учреждения висел постоянно над каждым, готовый обрушиться в случае
надобности или просто ни с того ни с сего. У этого Учреждения создалась
такая репутация, что оно все видит, все слышит, все знает, и если чего не
так, оно уж тут как тут. Оттого и говорили в народе: будешь слишком умным,
попадешь Куда Надо, будешь много болтать, попадешь Куда Надо. И такое
положение вещей считалось вполне нормальным,
хотя, собственно говоря, отчего ж человеку не быть слишком умным, если
он таким уродился? И отчего человеку не поболтать, если есть с кем ипо чем?
Автор лично встречал на своем жизненном пути массу людей, как бы созданных
природой исключительно для болтовни. Впрочем, болтовня
тоже бывает разная. Один болтает, что надо, другой -- что не надо.
Будешь болтать что надо, будешь иметь все, что надо, и даже немножко больше.
Будешь болтать что не надо, попадешь Куда Надо, то есть в то самое
Учреждение, о котором выше уже говорилось. А ниже добавим еще и то, что
Учреждение это работало по принципу: бей своих, чтоб чужие боялись. И
действительно, как только у чужих обозначится обострение противоречий или
кризис всей их системы, или всеобщее загнивание, так своих тут же
отлавливают и тащат Куда Надо. И другой раз столько их натаскают, что там,
Где Надо, и мест для всех не хватает.
Но в то самое время, когда сержант Клим Свинцов поймал на рынке
злостного болтуна, мест там, Где Надо, было вполне достаточно. Последние
четверо, попавшие каждый своим путем Куда Надо еще до войны, теперь были
отправлены дальше. Учреждение срочно перестраивало свою работу,
приспосабливало ее к нуждам военного времени. Этого тре-
бовал от своих сотрудников начальник Учреждения капитан
Афанасий Миляга, получивший инструкцию от более высокого начальства,
которое в свою очередь, имело указание от начальства высочайшего. Указание
было -- руководствоваться историческим выступлением товарища Сталина. В
историческом выступлении, помимо прочего, говорилось: " Мы должны
организовать беспощадную борьбу со всеми дезорганизаторами
тыла, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов,
диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем быстрое содействие
нашим истребительным батальонам".
Эта цитата в виде красочно оформленного плаката висела в кабинете
капитана Миляги, прямо перед глазами. А за спи-
ной капитана Миляги висел известный фотопортрет -- Сталин
с девочкой на руках. Девочка улыбалась Сталину, Сталин
улыбался девочке. Но при этом он косил одним глазом на
затылок капитана Миляги, как бы пытаясь определить, не
роятся ли под этим затылком ненужные мысли.
В понедельник утром капитан явился на работу, как всегда -- минута в
минуту.
-- Точность -- вежливость королей,-- говорил он обычно своим
подчиненным и не забывал добавлять:- в переносном, конечно, смысле.
Чтобы никто не заподозрил его в монархических настроениях.
В своей приемной капитан застал сержанта Свинцова, который объяснял
секретарше Капе свое положение. Жена Свинцова уехала с ребятишками к матери
на Алтай, откуда
вернется не скоро -- он сам написал ей, чтобы не приезжала -- все же
там безопасней. Рассказывал он для того, чтобы перейти к следующей части
беседы.
-- Капитолина,-- призывно говорил он и смотрел на секретаршу зверскими
своими глазами.-- Мужчина без женщи-
ны все равно, что бык без коровы.-- Сравнениями он всегда
пользовался прямыми и грубыми.-- Мужчина без женщины
долго жить не может. Если ты немного со мной поживешь,
я тебе дам отрез из чистого крепдешина. Удовольствие получишь и платье
сошьешь.
Капа к такому ухаживанию уже привыкла, и оно ее не обижало.
-- Клим,-- смеялась она,-- поди в баню, окатись холодной водой.
-- Не поможет,-- темнел лицом Клим.-- Мне женщину надо. Ты не думай, я
мужчина хороший.
-- Клим, что ты говоришь!-- ужасалась Капа.
-- Я говорю то, что есть. Я знаю, ты с мужем живешь и с капитаном. А ты
еще со мной поживи. С тремя мужчинами лучше жить, чем с двумя.
-- Клим, ты дурак!-- Капа не любила намеков на свои отношения с
капитаном.
Свинцов хмурился и исподлобья смотрел на Капу.
-- Если ты со мной жить не хочешь,-- сказал он, подумав,-- зачем
обзываться? У тебя подруга есть?
-- А ты, Клим, можешь жить с любой женщиной?
-- С любой.
Разговор был прерван появлением капитана Миляги. От прочих людей
капитана Милягу отличало то, что он всегда улыбался. Улыбался милой,
приятной улыбкой, вполне
соответствовавшей фамилии, которую он носил. Капитан
улыбался, когда здоровался, когда допрашивал арестованных,
улыбался, когда другие рыдали, короче говоря, улыбался
всегда. Вот и сейчас, улыбаясь, поздоровался с Капой и с
улыбкой обратился к Свинцову, который при его появлении
опрокинул стул и вытянулся у дверей.
-- Меня ждешь?
-- Вас.
-- Заходи.
Он взял у Капы ключ от своего кабинета и вошел первым. Для начала
раздвинул шторы и распахнул окно, выходящее во внутренний дворик, полной
грудью вдохнул свежий воздух.
На дворе лейтенант Филиппов занимался с личным составом строевой
подготовкой. Личного состава, кроме лейтенанта Филиппова, было пять человек.
В обычное время на строевую подготовку времени никак не хватало. Всегда было
слишком много работы. А тут в короткий период перехода на военные рельсы
выдался свободный денек. Кроме того, и указание было обратить особое
внимание на строевую подготовку.
Пять человек, построенные в колонну по одному, отрабатывали строевой
шаг. Лейтенант Филиппов шел сбоку и, воодушевляя подчиненных личным
примером, высоко поднимал ноги в сверкающих хромовых сапогах.
-- Ну что скажешь, Свинцов?-- спросил капитан, не оборачиваясь.
-- Ничего.-- Свинцов лениво зевнул в кулак.-- Тут ребята лошадь нашли
приблудную.
-- Что за лошадь?
-- Мерин. Спрашивали, никто не знает, чей.
-- И где ж этот мерин?
-- Во дворе привязали к дереву.
-- Сена дали?
-- А зачем чужую лошадь кормить?
Капитан обернулся, посмотрел на Свинцова с укором.
-- Эх, Свинцов, Свинцов, сразу видно -- не любишь животных.
-- Да я и людей-то не очень,-- признался Свинцов.
-- Ну ладно. Еще что?
-- Вчерась, товарищ капитан, шапиена пымал.
-- Шпиона?-- капитан оживился.-- Где он?
-- Сейчас приведу.
Свинцов вышел. Капитан сел за свой стол. Шпион был сейчас как раз
кстати. Капитан взглянул на висевшую перед ним цитату: "...уничтожать
шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов..." "Ну что же, уничтожать, так
уничтожать,"- подумал капитан и улыбнулся самому себе.
Чтобы не терять даром время до возвращения Свинцова, принялся разбирать
секретную почту. В нее входили
всевозможные циркуляры, выписки из приказов вышестоящих
инстанций, решений компетентных комиссий из протоколов
каких-то ответственных совещаний. Об усилении контроля за
хлебозаготовками. О подготовке к новому (военному) займу.
Об усилении контроля за лицами, уклоняющимися от воинской повинности.
Об усилении контроля за подбором кадров. О переводе промышленных предприятий
на военные рельсы. О борьбе со слухами и распространением контрслухов.
Дверь распахнулась. В кабинет, подталкиваемый Свинцовым, вошел плохо
одетый пожилой человек, национальность которого можно было определить с
первого взгляда. Оценив обстановку, человек приветливо улыбнулся и с
протянутой рукой подошел к капитану.
-- Здгавствуйте, начальник!-- сказал он, не выговаривая буквы "р".
-- Здгавствуйте, здгавствуйте!-- убрав руки за спину, пошутил
начальник.
Задержанный приятно удивился и спросил, не принадлежит ли капитан к
тому же национальному меньшинству, что и он.
Капитан не обиделся, но отвечал отрицательно.
-- Что вы говорите!-- всплеснул руками задержанный.-- А на вид такое
интеллигентное лицо.
Он огляделся, взял стоящий у стены стул, подтянул его к столу капитана
Миляги и сел. В этом кабинете посетители обычно вели себя сдержанней.
"Видать, старик еще не сов-
сем понял, куда попал",-- весело подумал капитан, но виду
не подал. Ничего не сказал даже тогда, когда гость
по-хозяйски положил локти на стол и доверчиво посмотрел в
лицо капитана.
-- Слушаю вас,-- сказал он доброжелательно.
-- Вы --меня?-- улыбнулся капитан.-- Давайте уж лучше наоборот. Давайте
я вас послушаю.
Гость оказался покладистым, он согласился с предложением капитана.
-- Во-первых,-- сказал он,-- я попрошу вас послать человека к моей жене
Циле -- она сидит на лавочке возле ворот -- сказать ей, что я скоро приду.
Капитан несколько удивился и спросил задержанного, откуда у него такие
сведения, что Циля сидит именно на
лавочке у ворот, а не где-нибудь в другом месте.
-- Охотно вам объясню,-- сказал гость.-- Я уже не так молод, чтобы Циля
думала, что я ночую у какой-нибудь гейши.
-- Это естественно,-- живо согласился капитан.-- Но ваш возраст мог
дать вашей супруге основания для беспокойства
другого рода. Она могла предположить сердечный припадок
или что вы... не дай бог, конечно, я вам этого ни в коей
мере не желаю... но она могла подумать, что вы,-- глаза
капитана радостно засверкали,-- попали, например, под
машину. А? Ведь бывает такое. Ведь, согласитесь, в жизни
все может случиться.
-- Что вы, что вы!-- замахал руками задержанный.-- Моя Циля такой
паникер, она всегда думает самое худшее.
-- Ага,-- заулыбался капитан, совершенно довольный.-- Значит, вы
считаете, что попасть к нам -- это даже хуже, чем под машину. Я вижу, вы
человек очень умный, и вы нравитесь мне тем, что очень верно оцениваете
обстановку. Но в таком случае вы должны согласиться, что посылать
кого-нибудь к вашей супруге и обнадеживать ее, что вы скоро вернетесь, было
бы преждевременно. Вы знаете, что мы не очень охотно расстаемся с нашими
гостями, и, учитывая это, стоит ли понапрасну волновать старую женщину.? Это
было бы в какой-то степени даже, я бы сказал, негуманно.
-- Я вас понимаю,-- охотно согласился старик.-- Я вас очень хорошо
понимаю. Мне тоже приятно видеть ваше лицо, начальник, но нам все-таки скоро
придется проститься, и я вам скажу почему. Но прежде всего я попрошу вас
уволить этого идиота.-- Большим пальцем гость указал на стоявшего за его
спиною Свинцова.
-- Как вы сказали?-- предвкушая большое веселье, переспросил капитан.--
Вы сказали э т о г о и д и о т а?
-- А скажите мне, кто же он есть? Вы спросите его, что он причепился ко
мне на базаре? Что я такого ему сделал?
-- Да в самом деле,-- капитан повернул голову к подчиненному.--
Свинцов, что он тебе такого сделал?
-- Пущай сам скажет,-- хмуро буркнул Свинцов.
-- И скажу,-- пригрозил задержанный.-- Я все скажу, как было.
-- Буду очень рад вас послушать, -- искренне сказал капитан.
Он потянулся к стоявшему за его спиной сейфу, достал стопку линованной
бумаги и положил на стол перед собой.
На первом листе было написано:
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА N
Гр-на(нки)...................................
(фамилия, имя, отчество)
Год рождения.................................
Место рождения...............................
Социальное происхождение.....................
Национальность...............................
Партийность..................................
Образование..................................
Профессия....................................
Должность и место работы..................... обвиняемого(ой),
подозреваемого(ой).......... (нужное подчеркнуть)
в преступлениях по ст. ст. УК РСФСР..........
Капитан вынул из железного стаканчика самопишущую ручку с золотым
пером, подчеркнул нужное: "обвиняемого" -- и доброжелательно посмотрел на
своего визави.д
-- Итак?-- сказал капитан.
-- Вы хотите записать то, что я вам скажу?-- спросил гость почти
польщенно.
-- Непременно,-- кивнул капитан.
-- Ладно, пишите,-- вздохнул обвиняемый.-- Я старый человек, получаю
пенсию двенадцать рублей, а глаза у меня открыты и видят, где чего дают. В
воскресенье утром в двадцать минут восьмого меня разбудила моя жена Циля.
Записали? Она сказала: "Мойша, у нас нечего есть. Ты должен пойти на базар и
продать что-нибудь из вещей". А я имею профессию сапожника и у меня всегда
есть немножкои кожи. Я взял старые хромовые голенища и пошел на базар. И тут
ко мне подходит этот ваш идиот и спрашивает: какое я имею право
спекулировать. Я ему объясняю, что спекуляция -- запишите -- это когда
покупают дешево, а продают дорого. А я ничего не покупаю, а только продаю.
Тогда он спросил, какая у меня фамилия икя ему сказал. И он взял меня за
шиворот и потащил в ваше отделение. А вокруг собрался народ, и все стали
говорить, что поймали шпиона. У меня есть очень хорошая профессия, и свой
кусок хлеба я всегда заработаю. А если ему не понравилась моя фамилия...
СТРАНИЦА 1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
|
Просмотров: 2276 |
Добавил: Olesia |
Добавлено: 17.06.2013
|
|
